"Сергей Юрский. Выскочивший из круга" - читать интересную книгу автора

тоже придвинулась. Я задержал дыхание и закрыл глаза. Пусть, думаю, смотрят,
от меня не убудет. А они (не отлипая от меня) начали отрывисто говорить
между собой на английском. Он что-то спрашивал, а она отвечала. Я даже
понял - он спросил, курю ли я, и она ответила, что - да, к сожалению. Тогда
он вдруг острым таким, кинжальным движением - рраз! - и засунул мне четыре
пальца в рот, а выпуклостью ладони прихватил меня снизу за подбородок и стал
пальцами слегка водить вправо-влево, а ладонью все сильнее давить снизу
вверх. Я закряхтел, продолжая сопеть, а он крикнул мне прямо в нос:
"ТЭРПЭТ!". И Марианна шепотом пояснилa: "Потерпите, пожалуйста!". Дыхание у
меня совсем перекрылось, и из глаз полились слезы. Я начал хрипеть, и он
тогда выдернул руку и стал обтирать ее большим платком, который подала ему
Марианна Викторовна. Глендауэр сказал длинную фразу, глядя на меня жутко
расширенными за стеклами очков глазами. Тут Марианна захлопала в ладоши и
даже стала немного подпрыгивать от восторга, и кричала при этом: "У вас
большие перспективы! Огромные! Если вы решитесь продолжать, вы кандидат на
очень серьезное долголетие. Он спрашивает, сколько прожили ваши родители". Я
говорю: "Отец умер, восемьдесят один год было ему, а мать и сейчас жива, в
деревне живет под Иркутском, ей девяносто два, почти девяносто три, а дед
вообще умер, - ему больше ста было". Иностранец сдернул с головы обруч,
пошел к своему креслу, уселся напротив Филимонова и стал ему что-то
говорить. Я уж не знаю, понимал ли тот, но, видимо, понимал, потому что
качал удивленно головой и разводил руками. А Марианна в это время шептала
мне в ухо: "Я никогда его таким не видела, он в абсолютном восторге от вас,
он хотел бы вас показать в Цинциннати".
Филимонов поднялся и пошел ко мне: "Поздравляю! - он сильно сдавил мою
руку своими лапами. - Его слово верное, общими усилиями можем достичь
гарантированного результата!". Я тоже, как мог, жал его руку, а своей левой
ухватился за лицо, потому что челюсть довольно сильно свело.
Открылась дверь, и вошел дежурный, блондин, с большим подносом в руках,
на подносе много блюдечек с каким-то желе и три высоких бокала с жидкостью.
Мы подняли эти бокалы, как бы издали чокаясь, и выпили. Оказалось, сок -
незнакомый, но вкусный и сильно холодный.
"Проходит?" - спросил Филимонов про мою челюсть.
"Ага, отпускает уже".
"Ну вот! - удовлетворенно сказал Филимонов, - а вы, вообще-то,
крещеный?"
"Пока нет, но я уже был в церкви, мы начали переговоры".
"Обязательно! Покаяние - это прежде всего. Без этого никуда. А там,
глядишь, двойной тягой дело пойдет".
Тут Глендауэр и Марианна поднялись, откланялись, иностранец что-то
сказал на прощанье, но дама даже не переводила, понятно было, что, дескать,
наилучшие пожелания, до встречи в Цинциннати и прочее. Они вышли. А
Филимонов пересел теперь за стол, вынул какие-то бумаги, и получилось, что я
вроде бы у него на приеме.
"Вам повезло, что он тут оказался, - сказал Филимонов. - Истинно
великий человек, хоть и алкоголик и, между нами говоря, - он наклонился над
столом и подмигнул мне заговорщицки, - нехристь! Он у них там даже
пресвитер, но это что ж?! Это ж протестанты, благодати на них нет! Разве ж
это вера?! Однако, гений! Истинный гений! Что скажет, то и есть. - Он снова
откинулся на спинку кресла и положил громадные свои руки на бумаги. - Так