"Сергей Юрский. Западный экспресс" - читать интересную книгу автора

теперь и полузапрещенный тогда фильм
"Поезда особого назначения", гомерически смешная бытовая комедия с тем
же Ландовским, едкие первые комедии Формана. Концерты классической музыки в
костелах - толпа, яблоку негде упасть.
Франтишек Павличек, директор театр "На Виноградах" и активист
дубчековских реформ, говорит: "Смотрите, смотрите, это и есть социализм.
Была подмена, была фальшь, а это настоящее. Теперь все будет нОрмаЛНо!"
Хорошо звучит по-чешски подчеркнутое О и Л без мягкого знака - "нОрмаЛНо"!
Мы едем по стране. Брно, Братислава. Там чуть потише, но тоже бурлит. И
снова поездом возвращаемся в Прагу. Уже март, совсем тепло. Настоящая весна.
Начало цветения. Мы потрясены. Мы ошеломлены. Мы влюблены в эту страну и в
наших коллег из этой страны. Правда, появился некоторый привкус тревоги. В
Москве недовольны. Москва сердится. Могучий "старший брат" хмурит брови. На
безразмерной Вацлавской площади день и ночь идут митинги.
Пошли слухи, что западные немцы хотят оккупировать страну и чехи якобы
готовы открыть границу. Советские газеты обвиняют
Чехословакию в антисоветских настроениях.
"Где, где? - кричит Павличек.- Вы разве ощутили антисоветские
настроения? - Он хватает Товстоногова и меня за рукава.- У вас сегодня
свободный день. Берем машину и едем на границу. Вы увидите сами. Там все
спокойно. Какая оккупация?"
Все это громко. И все это страшно. Потому что и их страна и наша
- это страны стукачей. Они пытаются от этого избавиться, но пока это
только попытка, а у нас стукачество нарастает.
"Расскажите там у вас, что вы здесь видели. Расскажите правду!"
- кричит нам на перроне Павличек. Поезд на Дрезден - мы едем дальше, в
ГДР. Я не могу забыть последних минут прощания с
Франтишком Павличеком. Это не фраза, я и правда все тридцать лет,
которые прошли с тех пор, это помню, и жуть охватывает сердце. Закатное
солнце било в глаза. Толпа уезжающих и провожающих. В эти дни газетные вести
стали совсем тревожными.
Павличек почти не спал несколько суток. Глаза красные, воспаленные. Как
официальное лицо, он произнес краткую прощальную речь. Стали входить в
вагоны. Мы крепко подружились с ним за эти дни и потому обнялись.
"Ну, до встречи... Увидимся... вы звоните, вы пишите... я позвоню, я
напишу..." - обычные прощальные слова. Я увидел влагу в его глазах. Может
быть, переутомление, а может быть, слезы - так грустно ему с нами прощаться?
Но не в нас было дело. "Пора, пора. Увидимся, увидимся", - сказал он. Поезд
тронулся. Мы с
Георгием Александровичем стояли рядом у открытого окна в коридоре.
Павличек, не отставая, шел рядом с вагоном. И вдруг он широко улыбнулся. В
сочетании с влажными глазами это было довольно жутко. Это был оскал
усталости и боли. Поезд ускорил ход. Павличек побежал. Он поднял руку и,
прощально махая ею, с широко открытым, квадратным, как у рыдающего младенца,
ртом и неожиданно жестким взглядом мокрых глаз прокричал несколько раз:
"Никогда больше не увидимся! Никогда!"
Он оказался прав. Он предвидел.

В конце июля того же 68-го года мы с моим другом Симоном
Маркишем были в "Новом Свете". Тогда он был москвичом, а я тогда был