"Сергей Юрский. Западный экспресс" - читать интересную книгу автора

Когда на Красную площадь в Москве вышли те ВОСЕМЬ героев, это был акт
смелости невероятной. Самосожжение. Прыжок в пропасть, взявшись за руки. И
тогда думал о них с восторгом и замиранием сердца, и теперь.
Мы шли, доверившись туристской карте, иногда несмело спрашивая дорогу и
получая недоуменные взгляды и неясные указания. Вопрос: зачем мы шли? Разве
мы не понимали, что с кровью обойдутся и без нас? Понимали, конечно. Может
быть, мы хотели поразить своей самоотверженностью людей с кровяной станции?
Вряд ли. А может быть, спрашивая по-русски дорогу к станции переливания, мы
всем этим случайным прохожим хотели намекнуть, что не все советские
поддерживают вторжение, есть и другие? Как это мелочно, думаю я, глядя из
сегодняшнего далека, капля в море! Но выплывает уже затертая цитированием,
но тем не менее прекрасная чеховская фраза: "Я по капле выдавливал из себя
раба". Это лучше, чем: "С этой минуты я перестал быть рабом!" - лучше,
потому что честнее.
Так вот, это и была первая капля государственного непослушания.
Первое миллиметровое отклонение маршрута от указующей стрелки,
микроскопическое самоопределение НЕ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ, А В
ГРАЖДАНСКОЙ СФЕРЕ. В конце концов это была абсолютно невидимая и никому
не нужная акция. Но мы с Гришей шли и не только ноги пооббивали о камни
пражских мостовых, мы еще разглядели друг друга. А это важно. Мы друг другу
поверили.

Кровь у нас не взяли. Прием был окончен - раненых оказалось меньше, чем
предполагалось поначалу. А вот к гостинице Елены
Сергеевны совершенно неожиданно мы вышли. И все описания совпали
- что сразу за углом и что напротив обувной магазин. Консьержка указала
нам комнату в узком коридорчике. Сестра Елены Сергеевны вчера отбыла в
Париж, а сама она сидела в некоторой растерянности посреди уложенных уже
чемоданов. Но растерянность ее касалась только простых проблем: будет ли
поезд и когда, как добраться до вокзала с довольно объемными вещами? Она
мягко, но определенно дала понять, что с моей оценкой случившейся катастрофы
вполне согласна, однако обсуждать это считает несвоевременным. Я
почувствовал некий ограничитель, запрещающий ей излишнюю эмоциональность в
любых обстоятельствах. Может быть, это отголоски благородного стиля прошлых
поколений. А может, личный опыт горечи - тех тайных надежд, взлетов и
смертельных крушений, которые пережила она с Михаилом Афанасьевичем и после
его смерти с его рукописями и посмертной славой.
Алена Моравкова нас не оставила. Это она сообщила в один прекрасный
день (то ли прекрасный, то ли ужасный, то ли неясный), что поезд на Москву
пойдет. Билеты, даты, номера вагонов значения не имеют, совсем не так много
желающих выехать в Москву. Это Алена отвезла нас снова в отель, где
остановилась
Елена Сергеевна. Мы погрузились и отправились на Главни Надражи.
Вокзал был по-прежнему оцеплен танками.
"Дальше мне нельзя",- сказала Алена.
Мы расцеловались. Прошлого жаль не было. Нам было жаль нашего будущего.
Тоскливое возбуждение - вот как можно назвать состояние, в ко тором мы тогда
находились. Мы пошли промеж танков, показывая наши паспорта.
Состав подали на первый путь. Провожающих не было. Не было ни
объявлений, ни гудков. Поезд тронулся, и медленно, похоронно поплыли за