"А.Успенский "Переподготовка"" - читать интересную книгу автора

в которых не участвовал бы Молчальник, и проводил он все это успешнее,
чем его коллеги.
Как он умеет разговаривать с крестьянином, ценящим в человеке, и осо-
бенно в начальнике, уменье говорить кратко и выразительно - ядрено, как
вообще ядрено все в нашей деревне, начиная с прелестного запаха цветущих
полей и кончая запахом навоза! Усердие его было безгранично, и, бог
весть сколько анекдотов родила эта безграничность. За свое усердие при
генеральной чистке партии, Молчальник был исключен из партийных списков.
Исключение это длилось, однако, не долго. Чистившие головотяпскую орга-
низацию были людьми приезжими из губернского города. Вскоре они уехали
не только из Головотяпска, но и совсем из губернии; свои же, головотяпс-
кие, коллеги, конечно, знали всю подноготную каждого из своих собратьев.
Они, справедливо, не могли не смотреть на обвинение Молчальника в разно-
го рода проступках, иначе как на мелкобуржуазную клевету, и снова Мол-
чальник занял место в рядах головотяпских комиссаров. Состоит ли еще су-
ровой чистильщик, - принципиальный губернский комиссар, приезжавший в
Головотяпск, - в числе комиссаров, - кто знает? Говорят, он учится
где-то, студент; а Молчальник, как состоял комиссаром, так и состоит. И
его ценят, и с ним считаются, - и хозяин его квартиры, словоохотливый и
буйный во хмелю, хлебнув самогонки, кричит на свою улицу:
- Чего же мне не пить? А? Ежели у меня живет такой комиссар. Во какой
комиссар!
В тот момент, когда Азбукин вошел в читальню, Молчальник уткнулся в
"Известия", и трудно было угадать, что он читает.
Третий был Секциев. И фигура его, и одежда, и черты лица, и даже са-
мое выражение лица, и глаза, и уши, - все у Секциева было незначительнее
и мельче, чем у сидевших против него. Те сидели энергичные, уверенные в
себе, а в Секциеве не было этой уверенности: в нем была некая неопреде-
ленность, серость. Например: при первом взгляде лицо Секциева казалось
угреватым, при детальном рассматривании угрей не оказывалось, а была
местами кое-какая краснота. Были у него и усы, и небольшая бородка, но
так как он то их носил, то сбривал, - то если бы спросить даже его бли-
жайшего знакомого: закройте глаза и представьте лицо Секциева - есть ли
у него борода и усы - знакомый Секциева, застигнутый врасплох, сказал
бы: право, не знаю. Вряд ли бы Секциев попал на полотно художника, заг-
лянувшего в Головотяпск, - лучше всего изобразить его можно словами.
Секциев раньше был не Секциев, а Ижехерувимский. До революции эта фа-
милия была для Секциева своего рода прибавочной стоимостью. В кругу го-
ловотяпского духовенства его определенно считали своим, хотя он и служил
в земстве. Может быть, он и регентом церковного хора сделался благодаря
своей фамилии. Но, когда разразилась революция, Секциев призадумался:
слишком кричала о нем его фамилия. Пусть бы он был какой-нибудь Возне-
сенский, Воскресенский, Предтеченский, - это куда бы еще ни шло. Сколько
на свете существует Воскресенских, которые и совсем не похожи на Воскре-
сенских! Посмотришь на Воскресенского: этакий франт в галифэ, френче, а
на лице ни черточки елейности, богоугодности, - лицо вполне лойальное,
благонамеренное, так что невольно забудешь его настоящую фамилию и назо-
вешь его как-нибудь иначе. Но тут - Иже-хе-ру-вим-ский.
Уже после февральской революции Секциева начала тревожить прежняя фа-
милия, хотя в Головотяпске дела еще шли так, что 1 мая 1917 года тор-