"Лев Успенский. Эн-два-0 плюс Икс дважды (полуфантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

не вспоминали. Скажу сейчас! Мы шли н а Щукин рынок, за яблоками для Анны
Георгиевны... Нет! Для Лизаветочки! Был ветер, конец августа, по
Забалканскому несло пыль...
- Не нынешнюю, Сереженька, тогдашнюю, желтую... Измельченный конский
навоз! - со странным энтузиазмом подхватил Коробов...
- Как охра желтую! И вот как раз, выйдя на Фонтанку...
- Ей-богу, всё верно! Всё точно, молодые люди! - Членкор Коробов
развел в стороны недлинные свои ручки. - Фонтанка, угол Забалканского!
Обухов, следовательно, мост! На крышах: "Пейте "Майский бальзам"!" На воде
- тысячи барок. Десятый год нашего удивител ьного века! Третья, не тем будь
помянута, Государственная дума! Блерио перелетает Ла-Манш. Граф Роникер убил
миллионера Огинского. Никаких вам газовых войн, никаких атомных бомб... А!
Какие там атомные! Вон эту штуку именовали не "свет", а "электричество" .
Машину называли "мотором". Машиной тогда простонародье звало поезд.
_Простонародье_, Сереженька, а? Ведь было же такое?!
Вот в этот-то день она и наскочила на нас... Прямо по Фонтанке, со
стороны электрической станции Бельгийского общества. Как - кто? Она! _Он_!
Закись азота...
- Он бегом бежал...
- Ну, скорее, шел очень быстро. На нем был старый морской офицерский
плащ, с львиными мордами на застежке...
- И узкие брючки. И чудовищные лакированные башмаки: каблуки набок, но
лакированные. И - усы...
- Усы?! Ну какие же усы, Сергей Игнатьевич? Я его и не видел с усами:
он уже носил бороду! Припомни: борода, как у царя Дария, и страшные глаза.
Факирские глаза. Ужас, дорогая коллега! "Закись" тогда приняла обличье
студента-технолога, каким были и мы оба. Ничего, это к ней шло, получилось
нечто вроде писателя Гаршина перед кончиной - вид одухотворенный и не
вполне здоровый...
Ну вот... Бородатый питерский студент шел нам навстречу по Фонтанке.
Под мышкой у него были три толстенные тома: на переплетах тисненные золотом
орлы, следовательно - из Академической библиотеки. В левой руке он держал
ломоть ситного (тогдашнего, его прод авали караваями, величиной с прачечное
корыто), в правой - фунта два чайной колбасы по восемь копеек фунт, на ней
следовало бы ставить череп и кости для предупреждения... Зубы у него были
белые, как у крокодила, он вгрызался ими поочередно то в растительную пищу,
то в животную. Он был голоден.
- Павлик, а ты не перепутал? - улучил момент Сергей Сладкопевцев. -
Это не десятый год - одиннадцатый... Еще Тамара пела в "Летнем Буффе".
Шляпы были аршина полтора в поперечнике...
- Да оставь, Сергей Игнатьевич, какая Тамара, какой одиннадцатый?! В
августе одиннадцатого Петра Столыпина - уже тово, в Киеве. А тут - вспомни
конец истории: "Подлинный скрепил Председатель Совета Министров..."
- "Петр Столыпин!" Ты прав, как всегда, Павлуша... Август десятого!
- Конечно. А ты не забыл его первые слова? Он увидел технологов, вынул
колбасу изо рта и на ходу: "Слушали фан дёр Флита о коллоидах? Спорно? Споры
- бессмысленны. Коллоиды - чушь. Есть вещи поважнее".
- Да. И ты еще спросил его не без яда: "А может быть, вы сообщите нам,
какие _вещи_ вы имеете в виду, милостивый государь?"
- А он, опять набив рот полуфунтом студенческой, уже разминувшись с