"Лев Успенский. Слово о словах" - читать интересную книгу автора

Итак, следите за этим моим рассуждением.
Несколько веков назад существовал в мире страшный обычай: за некоторые
преступления человеку отрезали язык.
Разумеется, после этого он терял способность говорить. Его начинали
называть "немым", "безъязычным". Но можно ли сказать, что, теряя способность
произносить слова, такой несчастный калека действительно лишался полностью и
той способности, которую мы называем человеческим языком?
Нет! Ведь изувеченный человек этот мог свободно слышать все, что вокруг
него говорили другие; мог понимать их речь, узнавать через их слова их
мысли. Значит, половина возможности пользоваться звуковым языком у него
сохранялась.
Более того: если он был грамотным, он мог и теперь читать и писать;
писать слова и понимать их. Следовательно, он все еще владел и письменной
речью.
Видимо, потеря органа речи, языка, вовсе еще не делает человека
полностью "безъязычным".
Вообразите себе более тяжелый случай. После какой-нибудь болезни, после
ранения во время войны человек может не только онеметь, но сразу и оглохнуть
и даже потерять зрение. Ни слышать речь других людей, ни читать, ни писать
он теперь уже не способен. Значит ли это, что на сей раз способность
пользоваться языком окончательно оставила его?
Как вы думаете: если такой несчастный является человеком мужественным и
твердым, разве не может он подумать, мысленно сказать самому себе: "Нет! Я
не сдамся! Я буду бороться!"
Разумеется, настоящий человек, достойный этого звания, так и подумает,
А если человек может сказать самому себе такие мужественные слова, то не
очевидно ли, что в его распоряжении остался, может быть, самый удивительный
из всех человеческих языков, не звуковой - устный, не
рисованный -письменный, а третий, безмолвный, внутренний язык, внутренняя
речь?
Внутренняя речь? А что это такое?
Закройте глаза. Сосредоточьте внимание. Как вам кажется: можете ли вы
подумать что-нибудь самое обыкновенное, ну хотя бы: "На улице стоит дом"?
Отчего же нет? Разве это так трудно?
Это нетрудно; но вот отдать себе отчет, как именно вы это делаете,
много труднее. Попробуем, однако же, разобраться в нашем собственном
"думанье". Прежде всего вы, очевидно, можете представить себе какой-нибудь
дом, возвышающийся над тротуаром, вообразить нечто вроде картинки: "Дом на
улице". Это, безусловно, возможно: иначе никто и никогда не был бы в
состоянии описать дом и тем более нарисовать его "наизусть", не видя. А ведь
художники постоянно рисуют, не глядя на натуру, и улицы, и дома, и людей...
Но обратите внимание вот на что. Если направиться по этому пути, перед
глазами неизбежно явится не "просто дом", "не дом вообще", а "дом
определенный", "такой-то дом", с длинным рядом ему одному присущих
признаков. Допустим, вам привидится теплый низенький деревенский дом, плотно
укутанный в снежное одеяло, темнеющий на углу сельских улиц. Помните:
"Вот моя деревня, Вот мой дом родной..."
Крестьянин по происхождению, Суриков, когда писал эти строки,
представлял себе, конечно, именно такой маленький, рубленный из бревен
дом-избу, в каком протекло его деревенское детство.