"Лев Успенский. Братски Ваш Герберт Уэллс" - читать интересную книгу автора

And so I subscribe myself most fraternally yours, for the all
human culminating World Revolution

Herbert George Wells.

Я не такой знаток английского, чтобы так вот взять тогда и прочесть все
семь страниц телеграфного текста, со всем его лаконизмом, с его "комма",
"стоп", и "стоп-пара". Но в Пубалте нашлись англо-русские словари.
Я сидел над письмом добрых полночи. За окном громыхало, лампочки то
меркли, то разгорались. Была тревога: командиров попросили в убежище. Моя
дверь была закрыта, я сидел тихо как мышь; Женю Смирнова - все знали -
разбудить угрозой бомбежки немыслимо. К утру я перевел все.
Его ответ состоял из двух неравноправных частей. Старый больной
писатель, едва выкарабкавшись из "брэйкдауна", из тяжелого упадка сил,
получив мое письмо, разволновался чрезвычайно. Оно наступало на самые
болезненные мозоли его мыслей; оно было "оттуда", из России, оно показывало,
что черные опасения и тревожные мысли его известны и понятны в этой стране,
которую он так давно любил и ценил.
И видимо, там, в России, его слышат и понимают лучше, чем тут, на
родине, - как свободного мыслителя, как великого болельщика за будущее
человечества, как поборника вольного содружества вольных народов.
Он не мог в те дни сесть к столу и с обычной своей живостью отклика
ответить, сказав от души все, чего я ожидал от него. Но он не мог и
промолчать.
Он только что закончил "Феникс" - книгу, в которой в последний раз
сделал смотр своим уэллсовским (и барнстэйпловским!) заветным мыслям, свел
воедино мрачные предчувствия и робкие надежды. Ему - Кассандре мира, но не
его Гектору, пророку, но не бойцу - захотелось воспользоваться моим письмом,
как перекинутым над бездной легким тросиком, чтобы с его помощью перетащить
через бездну тяжкие блоки его, уэллсовских, утопических чаяний.
Три четверти своей великанской телеграммы он отвел на изложение той,
составленной им в последние годы, "Декларации прав человека как индивидуума
и его обязанностей как гражданина", которая все еще казалась ему победой
разума, чем-то новым и свежим на пути борьбы за Будущее, которая радовала
его и мучила, представляясь то достижением, то просто очередным "прожектом".
А она и не могла стать ничем иным.
Много раз в этом письме он подчеркивал: наши мысли - его, Уэллса, и
мои, его корреспондента, - совпадают. Ну что же? Они и впрямь совпадали,
где-то в самом зерне, искренним с обеих сторон стремлением к тому, чтобы
Будущее стало светлым и прекрасным. Он провозглашал права, которые считали
естественными и необходимыми и мы: право каждого человека на жизнь, право
любого дитяти на защиту и помощь, "даже если это - сирота"; право каждого
члена общества на знание, на труд, на свободное передвижение, на охрану от
насилия, равную для всех, одинаковую повсюду, безотносительно к широте и
долготе места, к цвету кожи, к интеллекту и социальному положению
"индивида".
Все это уже много лет возглашали и мы.
Но если раньше ему казалось, что все эти великие блага - сколько
столетий мечтало о них человечество! - могут быть получены им бескровно и