"Владимир Дмитриевич Успенский. Бой местного значения " - читать интересную книгу автора

над лесом и над болотом, нарушал ее только сонный крик какой-то птицы. А
мне: эта тишина казалась нарочитой и зловещей. Немцы находились совсем
близко. Я видел, как вспыхнул огонь зажигалки - прикурил солдат в боевом
охранении. Неужели фрицы не замечают нас? Я даже ощущал в себе скованность,
которая возникает, если знаешь, что за тобой наблюдает, следит кто-то
невидимый, притаившийся.
Я обрадовался, когда тишина кончилась. За болотом протарахтел немецкий
машиненгевер. Вероятно, дежурный пулеметчик дал очередь для острастки. Ее
подхватил другой, третий, и так покатилось все дальше и дальше. С
запозданием простучал пулемет чуть впереди и правей нас, в лесу. Наверно,
задремал там фриц возле пулемета. Под этот треск я вздохнул полной грудью и
даже для разрядки ругнулся шепотом на Ваню. Он отстал. Он ковырялся наверху,
на гребне, а мы уже сползли в ложбинку, поближе к проволоке. И я не
удивился, когда Попов жестом показал Ване занять место внизу, а сам полез на
гребень. Правильно, Попов там скорее управится.
Не знаю, почему это случилось: может, заподозрил что-нибудь немец,
может, снова была дежурная очередь, но впереди вдруг часто-часто
запульсировали огоньки, со свистом, как птица крылом махнула, пронеслась
пулеметная очередь. За ней - еще. Пули со странным вжиканьем стригли насыпь,
впиваясь в нее. Я успел подумать: крупнокалиберный? Или бьет разрывными?
Третья очередь прошла где-то выше насыпи. И вновь стало тихо. Странная
тишина после такого вихря смертоносных звуков. Я поднял голову. Справа
Янгибаев, лежа на боку, вывинчивал взрыватель мины. Слева ворочался, сопел
Ваня. А наверху, на гребне, - никакого движения.
Рассуждал я потом, а тогда просто почувствовал, понял - случилось
несчастье. Полез наверх, к Попову, и увидел его руки, протянутые мне
навстречу. Схватил их, потащил Попова к себе. Он грузно, мешком свалился
возле меня. Лицо его стало таким белым, что в темноте будто светилось.
Шинель на груди, на животе разодрана в клочья, залита кровью. Я не сразу
разобрался, куда попало.
Несколько пуль рассекли, распороли Попову живот. Там все вывалилось,
смешалось. Что-то булькало, резко, тошнотворно пахло кровью и нутряным
теплом. Я знал, что такие раны не лечат. Наверно, знал и Попов. Он лежал,
напряженно вытянувшись и сдерживая стоны. Чувствовалось, что силы оставляют
его, что он вот-вот потеряет контроль над собой.
Пальцем он поманил меня ближе. Я почти коснулся ухом его губ, ощущая, с
какой натугой дается ему каждое слово.
- Ложись... На меня ложись, - прохрипел он. - Рот заткни. Кричать
буду...
И я лег. Лег на его лицо животом, раскинув полы шинели. Давая ему
дышать, я ждал той секунды, когда надо будет закрыть ему рот. А что я мог
еще сделать? Ведь впереди работали Янгибаев и Ваня. И на завале тоже
работали наши люди: Семен Семеныч, другой Ваня и остальные бойцы. И если
Попов застонет - нам крышка. Мы все ляжем здесь и сорвем намеченное
наступление.
Попов тоже сознавал это. У него хватило сил дернуть меня, притянуть к
себе. Я навалился на него всей тяжестью, слыша, как клокочет в горле его
невырвавшийся крик боли. Вцепившись зубами в мою шинель, он напрягся
судорожно, потом начал сжиматься, скрючиваться и вдруг расслабился и затих.
Я приподнялся, давая ему дыхнуть. Но он не отпустил зубами шинель и весь