"Владимир Дмитриевич Успенский. Бой местного значения " - читать интересную книгу автора

сам продолжал стирать свои подворотнички. Когда Петя предлагал свежий, Попов
отказывался с усмешкой: ничего, дескать, и так управлюсь.
Ну, подворотнички - это ладно. Вообще жить радостней стало.
Приободрились и повеселели мы после зимы. На солнцепеке отогрелись, воздухом
надышались весенним...
Комбат, наверно, нервничает, поглядывает на часы. А мне зачем
торопиться? Ругать меня он не будет. Он мягкий человек, наш капитан.
Инженер, в начале войны призван. Ко мне хорошо относится. Мы ведь давно
вместе воюем, целых пять месяцев. Он немного заискивает передо мной, и я
знаю почему. Капитану совестно посылать меня на риск чаще других. Но он
посылает. Он мнительный человек, наш капитан. Он помнит наш первый бой. Мне
тогда здорово повезло. Я со своими ребятами сделал ночью три прохода в
немецких заграждениях. Работали под самым носом у фрицев. И никаких потерь.
Нам повезло, а капитан тогда поверил в мою счастливую звезду, хотя у
нас в батальоне были товарищи и старше, и опытней - еще с финской войны. Они
постепенно выбывали из строя, а я оставался жив и здоров. Ну и научился,
конечно, кое-чему. С каждым днем становился осторожней, больше думал и
взвешивал.
Неловко было капитану раз за разом гонять меня на трудные задания. В
середине марта понадобилось расчистить проход для наших разведчиков. Мины,
проволока в три кола, ловушки и сюрпризы немецкие. Веселенькая работка. Но
капитан послал не меня, послал третий взвод. А я со своими ребятами
обеспечивал. Мы долго лежали на талом снегу, промокли и замерзли. Я уже
думал, что дело слажено. Но на ничьей земле начался вдруг кавардак,
затрещали фрицевские машиненгеверы, полетели ракеты. Пушки забухали с обеих
сторон. Стало, как говорится, и светло, и тепло.
Ушли на задание девять саперов, а возвратились трое. И притащили с
собой тяжело раненного лейтенанта. Оказывается, под конец работы один
молодой боец ойкнул - руку, что ли, проволокой уколол. Негромко и ойкнул-то,
а немец услышал в ночной тишине...
Комбат сказал мне тогда с упреком: "Вот, Залесный, если бы ты пошел,
ничего бы этого не случилось". Хотелось возразить: и я ведь не заговоренный.
Но капитан только рукой махнул... Не трудно было понять, что все крепкие
орешки отныне - мои. И в общем-то я не ошибся...
Землянка у нашего комбата глубокая и узкая. В дальнем конце ее -
дощатый стол. Потрескивая и воняя бензином, горела лампа, казавшаяся тусклой
после дневного света.
На лавке у стола сидели наш комбат и незнакомый мне командир, с лицом,
лишенным примет. Изжелта-серое пятно - ничего не выделишь и не запомнишь.
Вероятно, какой-нибудь представитель. Я недолюбливаю таких безликих людей.
То ли дело наш капитан! Вся его биография сразу понятна. Морщины и седина -
это от возраста и переживаний. На подбородке шрам - зацепило осколком.
Волосы хоть и поредевшие, но непокорные, лезут из-под пилотки на лоб. А
глаза по-детски чистые, добрые, только какие-то поблекшие и усталые...
На представителя, закутанного в плащ-палатку, я произвел, наверное, не
очень хорошее впечатление. Он даже поморщился чуть-чуть и отодвинулся в
тень, подальше от лампы. А что поделаешь - я и сам знаю: нет во мне той
лихости, которую любит начальство. Шея у меня длинная, тонкая, с большим
кадыком. Острый нелепый кадык - он мне всю фотографию портит. И на такой
шее - здоровенный остриженный шар, лишенный, впрочем, всякой солидности.