"Братья Вайнеры. Завещание Колумба" - читать интересную книгу автора

негромко и вильнул вправо, ближе к обочине, чтобы пропустить вперед наконец
рванувшегося на обгон ненормального "Москвича".
- Я не достаю тебя, - сердито ответила Галя. - Я люблю тебя, и когда
стараюсь понять твои странные рефлексии, ты спрашиваешь меня, чего я хочу от
тебя. И я бы хотела, чтобы ты мне ответил на мои вопросы.
- Пожалуйста, - кивнул я и почувствовал, как во мне пронзительно
зазвенела злость. - Я хочу, вернувшись с кладбища, не пить водку и трескать
блины с селедкой, поддерживая банальный разговор об очень хорошем, хоть и
странноватом человеке Коростылеве, а подняться к нему в комнату, лечь на
продавленный диван, накрыться с головой и долго лежать в тишине и
одиночестве и вспоминать Кольяныча, его нелепые поступки, его
всечеловеческую доброту, его земляную честность, его невероятные выдумки, я
хочу плакать о нем и смеяться до тех пор, пока не усну, и во сне он мне
приснится снова живой, и мы с ним последний раз побудем вместе! Это тебе
понятно?
И вдруг в памяти снова всплыл - холодком кольнуло в сердце -
растрепанный помехами голос Лары по телефону: "...его убили..."
А Галя медленно ответила:
- Это мне понятно. Теперь объясни мне насчет паузы...
И в голосе у нее было, что-то неприятное, как у глупых молодых сыскарей
на допросе, когда, спрашивая о чем - то, они тоном дают понять: говорить-то
ты можешь, что хочешь, но я ведь все равно правду знаю.
- Насчет длины паузы, Галя, я тебе ничего не смогу объяснить. Эти
перебои кардиограмма не фиксирует. Они остаются с нами навсегда - как новые
морщины, как свежая седина...
Она дождалась, пока машина одолела длинный тягун и надсадный рев
двигателя несколько утих, тогда заметила:
- Любопытный ты человек...
- Чем это?
- Если бы я умерла, исчезла, испарилась - так мне кажется, - ты бы
этого попросту не заметил. Не то, что морщины и седины.
- А мне этот разговор кажется глупым, - сказал я уверенно.
- Наверное, глупый разговор, - легко согласилась Галя. - Главное в том,
что, оставшись одной, и вспомнить нечего будет, что ж мне-то делать?
Сжав зубы, я смотрел прямо перед собой на гибко раскручивающуюся
асфальтовую ленту, а с двух сторон к дороге подступал наливающийся сочной
зеленью лес, и эта зелень всех оттенков - от почти черных елок до бледно -
желтой вербы - гладила глаз, успокаивала, ласкала душу. Глубоко вздохнув, я
сказал Гале мирно:
- Не надо сейчас ни о чем говорить... Мы вообще много говорим... Много,
значительно, красиво... В этом мало толку...
- А в чем есть толк? - спросила Галя с ожесточением и болью. - Много
говорим - нет толку, молчу - ты меня охотно не замечаешь, а в разговорах с
твоим учителем был толк?
- Да, был, - твердо ответил я. - Он говорил со мной бесконечно долго,
много лет, пока не объяснил мне очень древнюю истину: человек - мера всех
вещей...
- И поэтому ты стал милиционером? - сухо усмехнулась Галя.
- Возможно, - пожал я плечами. - Очень может быть, что я именно поэтому
стал хорошим розыскником. Я ведь умею в жизни только это...