"Казимир Валишевский. Роман императрицы: Екатерина II " - читать интересную книгу автора

благодарности, но с примесью некоторого шаловливого юмора. Она, однако же,
отводила особое место мадемуазель Кардель, - "знавшей почти все, хотя сама она
никогда не училась, почти как и ее ученица", - говорившей ей, что у нее
"неповоротливый ум", и каждый день напоминавшей ей, чтобы она опускала свой
подбородок. "Она находила, что он необыкновенно длинен, - рассказывала
Екатерина, - и думала, что, вытягивая его вперед, я рискую толкнуть им
встречных людей". Добрая мадемуазель Кардель, вероятно, не подозревала, какие
встречи выпадут на долю ее ученицы! Однако она не только выправляла ее ум и
заставляла ее опускать подбородок: она давала ей читать Расина, Корнеля и
Мольера и отвоевывала ее от немца Вагнера, его немецкой педантичности, его
померанской неповоротливости и от нелепости его "Prufimgen", оставивших по
себе ужасное впечатление в душе Екатерины. Несомненно, она сообщила ей и долю
своего ума - ума парижанки, сказали бы мы сегодня, живого, острого и
непосредственного. Сказать ли? Она, по-видимому, оказала ей еще большую
услугу, спасая ее от ее матери и не только от пощечин, расточаемых ею будущей
императрице по каждому самому пустячному поводу, повинуясь "не разуму, а
настроению", а главным образом от духа, присущего супруге Христиана-Августа,
которым она заражала всех окружающих и с которым мы познакомимся впоследствии:
духа интриги, лжи, низких инстинктов, мелкого честолюбия, отражавшего в себе
целиком душу нескольких поколений германских мелких князьков. В общем
мадемуазель Кардель вполне заслужила меха, присланные ей ее ученицей по
приезде ее в Петербург.

Важным дополнением к обставленному таким образом воспитанию служили частые
путешествия Фигхен и ее родителей. Жизнь в Штеттине не представляла ничего
привлекательного для молодой женщины, жаждавшей веселья, и молодого полкового
командира, изъездившего пол-Европы. Поэтому предлоги к путешествиям всегда
принимались с радостью, а их было не мало при наличности большой семьи. Ездили
в Цербст, в Гамбург, в Брауншвейг, в Эйтин, встречая всюду родных и не
роскошное в общем, но радушное гостеприимство. Доезжали и до Берлина. В 1739
г. принцесса София впервые увидела в Эйтине того, у кого ей суждено было
вырвать полученный ею престол. Петру-Ульриху Голштинскому, сыну двоюродного
брата ее матери, было тогда одиннадцать лет, а ей десять.

Эта первая встреча, прошедшая тогда незаметно, не произвела на Фигхен
благоприятного впечатления. По крайней мере она утверждала это впоследствии в
своих воспоминаниях. Он показался ей тщедушным. Ей сказали, что у него был
скверный характер и - что кажется почти невероятным - что он имел уже
пристрастие к спиртным напиткам. Другое путешествие как будто оставило более
глубокий след в ее молодом воображении. В 1742 и 1743 гг. в Брауншвейге, у
вдовствующей герцогини, воспитавшей ее мать, католический каноник,
занимавшийся хиромантией, рассмотрел на ее руке три короны и не увидел ни
одной на руке хорошенькой принцессы Бевернской, которую в то время старались
выдать хорошо замуж. В поисках мужа наткнуться на корону - вот в чем состояла
мечта, общая всем этим немецким принцессам!

В Берлине Фигхен увидела Фридриха, но он не обратил на нее внимания; а
она, в свою очередь, им не занималась. Он был великим королем и стоял на
пороге великолепной карьеры, она была лишь девочкой, по-видимому,
предназначенной украшать собой микроскопический двор, затерянный в