"Казимир Валишевский. Роман императрицы: Екатерина II " - читать интересную книгу автора

Карла, который чуть было не сел на российский престол рядом с Елизаветой и в
лице которого она вечно оплакивала обожаемого жениха. В этом заключалось
какое-то предопределение. Христиан-Август, назначенный командиром пехотного
Ангальт-Цербстского полка, должен был отправиться в Штеттин, чтобы принять над
ним командование. То была настоящая гарнизонная жизнь.

Христиан-Август был образцовым супругом и отцом. Он очень любил своих
детей. Но, ожидая сына, он был сильно разочарован, когда родилась Екатерина.
Первые годы детства Екатерины были этим омрачены. Когда принялись заниматься
этим периодом ее жизни. - а заинтересовались им впоследствии страстно, -
воспоминания свидетелей его значительно потускнели. Сама она неохотно их
освежала, отвечая с непривычной ей скрытностью на предлагаемые ей по этому
поводу вопросы. "Я не вижу тут ничего интересного", писала она Гримму, самому
смелому ее вопрошателю. Впрочем, и ее воспоминания не отличались точностью. "Я
родилась, - говорила она, - в доме Грейфенгейма, на Mariekirchenhof". Однако в
Штеттине нет и никогда не было дома этого имени. Командир 8-го пехотного полка
жил на Dom-Strasse, в доме № 791, принадлежавшем председателю коммерческого
суда в Штеттине, фон-Ашерлебену. Квартал, где находилась эта улица, назывался
Грейфенгаген (Greifenhagen). Дом переменил и номер и владельца. Он принадлежит
теперь советнику Девицу и помечен № 1. На одной выбеленной стене замечается
черное пятно, являющееся единственным следом, оставленным пребыванием великой
императрицы, - то следы дыма от жаровни, зажженной 2 мая 1729 г. около
колыбели Екатерины. Сама колыбель исчезла. Она находится в Веймаре.

Названная при крещении Софией-Августой-Фредерикой, в честь трех ее теток,
Екатерина для всех была просто Fighen или Fichchen, как писала ее мать, -
по-видимому, уменьшительное от слова Sophiechen. Вскоре после ее рождения
родители ее переселились в штеттинский замок, заняв левое его крыло,
находившееся возле церкви. Фигхен были отведены три комнаты; из них одна - ее
спальня - была рядом с колокольней. Таким образом ей представилась возможность
подготовить свой слух к оглушительному трезвону православных церквей. Может
быть, само Провидение это устроило! Там она росла и воспитывалась, весьма
просто. Штеттинские улицы, действительно, были свидетельницами ее игр с детьми
местной буржуазии, и ни один из них, несомненно, и не думал величать ее по
титулу. Когда матери этих детей посещали замок, Фигхен выходила им навстречу и
почтительно целовала полу их платья. Таково было желание ее матери, имевшей
иногда мудрые мысли. Это, впрочем, случалось с ней не часто.

Однако у Фигхен было много учителей, кроме особой приставленной к ней
гувернантки, - конечно, француженки. В то время в каждом более или менее
значительном немецком доме были французские гувернеры и гувернантки. Это
явление было одним из косвенных следствий отмены Нантского эдикта. Они
преподавали французский язык, французские изысканные манеры и любезность. Они
учили тому, что сами знали, а большинство, кроме этого, ничего и не знало.
Таким образом и у Фигхен появилась мадемуазель Кардель. Кроме того, у нее были
французский капеллан Перо (Peraud) и учитель чистописания, тоже француз, Лоран
(Laurent). Несколько местных учителей дополняли собой этот довольно обильный
педагогический персонал. Некий Вагнер обучал Фигхен родному языку. Музыкой
занимался с ней также немец, Религ (Roellig). Впоследствии Екатерина
вспоминала первых воспитателей своей юности с чувством умиленной