"Арминий Вамбери. Путешествие по Средней Азии " - читать интересную книгу автора

с большой теплотой, и слова: "Ильяс, ты ответишь мне за них своей жизнью" -
ясно показали ему, как высоко ценил нас наш хозяин; поэтому он уставил глаза
в землю, как это делают номады, когда хотят казаться особенно серьезными, и
произнес в ответ с исключительным безразличием, очень тихо, не шевеля
губами: "Ты ведь меня знаешь". Поразительная холодность беседовавших друг с
другом туркмен раздражающе подействовала на мой все еще наполовину
европейский темперамент, я забыл, что Хаджи Билал и остальные мои спутники
стояли недвижимые и безмолвные, и сделал несколько замечаний, однако вскоре
раскаялся в этом, так как даже после многократного повторения мои слова
остались без ответа. Было решено, причем мы так и не осмелились вмешаться в
переговоры, что мы нанимаем верблюда до Бухары за два дуката, а нашу воду и
муку Ильяс взялся везти бесплатно.
Небольшая сумма денег, зашитая в разные места моего нищенского костюма,
вместе с довольно богатым урожаем, *[59] *собранным мною в результате
благочестивой деятельности среди туркмен, позволяли мне нанять верблюда для
себя одного, но Хаджи Билал и Султан Махмуд не советовали мне делать этого,
сказав, что бедность, внушающая сострадание, лучше всего предохранит от
нападений номадов, жадность которых пробуждается при малейшем признаке
удобств, и тогда лучший друг может превратиться во врага. Они назвали
нескольких наших спутников, которые располагали достаточными средствами, но
тем не менее ради собственной безопасности вынуждены были облачиться в
лохмотья и идти пешком. Я подчинился необходимости, вступил в долю при найме
верблюда и настоял только, чтобы мне разрешили пользоваться кеджеве (парой
деревянных корзин, свисавших по бокам верблюда), так как мне было бы страшно
тяжело с моей хромой ногой проделать 40 переходов, беспрестанно, день и
ночь, теснясь вместе с кем-то другим в деревянном седле. Сначала Ильяс
возражал, справедливо считая, что в песчаной пустыне кеджеве будет двойной
тяжестью для бедных животных, но Ханджану удалось уговорить его, и он
согласился. Теперь у меня было утешение, что во время предстоявшего нам
20-дневного пути в Хиву, о котором мы наслышались страшных рассказов, я
смогу время от времени немножко поспать; во всей этой затее мне особенно
нравилось то, что моим vis-а-vis, или "противовесом", как его называют, в
кеджеве будет мой закадычный друг Хаджи Билал, чье общество постепенно
делалось для меня все более необходимым. По окончании переговоров мы, как
полагалось по обычаю, деньги уплатили вперед. Хаджи Билал произнес фатиху,
Ильяс погладил свою бороду, состоявшую из нескольких волосков, и мы
совершенно успокоились. Мы только попросили по возможности ускорить отъезд,
но этого он нам не мог обещать, так как все зависело от керванбаши хана,
который со своими буйволами должен был находиться во главе каравана.
Через несколько дней мы были готовы отправиться в Этрек, место сбора
нашего каравана. Закончив все приготовления, я вдвойне сгорал от нетерпения
уехать из Гёмюштепе, во-первых, потому что здесь мы напрасно проводили
время, между тем как жаркая погода с каждым днем приближалась, и мы боялись
совсем не найти дождевой воды, местами сохранявшейся в пустыне; во-вторых,
потому что меня начали беспокоить ходившие здесь обо мне смехотворные слухи.
Многие видели во мне благочестивого дервиша, однако кое-кто не мог
отказаться от мысли, что я - влиятельный посланник султана, говорили, будто
я привез с собой тысячу ружей, что я поддерживаю связь с турецким послом в
Тегеране и теперь здесь устраиваю заговор против России и Персии. Если бы
это дошло до слуха русских в Ашуре, они бы, конечно, посмеялись над этим,