"Биргит Вандербеке. К Альберте придет любовник " - читать интересную книгу автора

что он под этим подразумевает, не такое заклинание против поцелуя, как моя
волшебная фраза о Брамсе, а настоящее, магическое, которое защищает его от
нашествия саранчи, как чеснок от вампиров. Он никогда не произносит моего
настоящего имени, не пишет его на конвертах - он боится, что вся его оборона
полетит к чертям, а это означало бы для него чистилище и ад одновременно,
так он говорит. И хотя мне не очень-то приятно, когда он говорит это,
достаточно на него взглянуть, чтобы понять: он по-настоящему боится.
Так вот, я влезла в машину, сказала "Н-н-да-н" и молча уставилась на
галстук, который выбрал для бегства Надан. Это был темно-синий галстук, весь
испещренный маленькими зелеными слониками. Во всяком случае, решила я,
забыть этот галстук я не смогу. С каменным лицом Надан тронулся с места. От
нашего первого молчания на поваленной сосне нас отделяли уже четырнадцать
лет, и мы отлично понимали, что означало наше нынешнее молчание. За ним
стоял целый диалог.
Надан: "Ты, наверное, думаешь, что заарканила меня... Только потому,
что мы уезжаем".
Я: "Если ты думаешь, что я хочу тебя заарканить, ты ошибаешься".
Надан: "Ну уж нет. Или ты будешь со мной, или уж я наконец от тебя
отделаюсь".
Я: "Вот как! Заарканишь меня и тут же отделаешься. Не выйдет на этот
раз".
Надан: "Это пальто, оно и зимой-то было не очень, а сейчас тридцать
градусов жары".
Я: "Если позволишь, я закурю, а то мне вовсе не улыбается смотреть на
полчище маленьких зеленых слоников у тебя на шее".
Надан: "Я полагаю, ты хочешь закурить. Ну конечно, ты же свободный
человек. Но если ты думаешь, что мы едем в Париж, просто потому что сейчас
мы едем на юг..."
Я: "Подождем до Дармштадта, там все и решится, там мы поругаемся, потом
я возьму такси и поеду ночью домой".
Надан: "Это все уже было. Теперь будет иначе".
Я: "Ну так мир?"
Надан: "Мир. За Вьетнам".
Потом мы вместе посмеялись над этим молчаливым сражением, я наконец
смогла снять пальто, и тут мы попали в пробку. А когда выбрались из нее, то
находились мы все еще отнюдь не в Дармштадте, хотя уже наступил вечер - но
ведь в мае светло и тепло допоздна, и если едешь по автобану на юг, слегка
приоткрыв окно, чтобы сигаретный дым не мешал Надану, чье лицо тем временем
смягчилось - а это бывает очень редко - и глаза слегка улыбались в
разговоре, а в окно весьма ощутимо врывался Май, и во имя этого Мая мне
хотелось даже попросить Надана сделать радио немного потише, ведь если б не
радио, весна ощущалась бы, наверное, еще сильнее - эти звуки были совершенно
чужды и разговору, и паузам, и улыбающимся глазам, а вот Май, напротив,
сочетался с ними превосходно, и хотелось сохранить его в первозданном виде,
но возникало опасение, что наш хрупкий мир вновь вернулся бы в состояние
вьетнамской войны, которую мы гнали прочь поцелуями - к сожалению, порознь -
еще когда были детьми; мы оба так радовались, что его вообще удалось
заключить - и сам ход вещей, и наш нынешний возраст научили нас различать
суть явлений и их обманчивый блеск, вот и приходилось теперь слушать Май
вместе с радио в машине Надана; перед ней как раз в темно-синюю высь