"Константин Ваншенкин. Авдюшин и Егорычев " - читать интересную книгу автора

лопаты, а то маленькой не управиться бы. Уже молочно забрезжил рассвет,
когда Николай кончил копать. Подошел Музыкантов, постоял сверху, спрыгнул в
окоп.
- Еще на штык!
Для высокого Музыкантова окоп, конечно, был мелок, и Николай спорить не
стал, углубил. Потом замаскировал окоп, обложил бруствер дерном, который
нарезал, как и все, за склоном холма, свернул рулоном и, стянув ремнем,
принес - и для себя и для умаявшегося Мылова. Потом соскочил в окоп и почти
гут же, стоя, задремал. Он так устал, что у него уже не оставалось сил для
ожидания и страха.
Все случилось совершенно неожиданно и непонятно. На правом фланге
начался огонь - сначала пулеметный, а затем орудийный и, видимо, минометный.
Он все время усиливался, перешел в сплошной рев, и все было закрыто пеленой
пыли и дыма. Затем наступила тишина, и отчетливый гул моторов, и стрельба,
теперь уже только пулеметная. Это продолжалось, вероятно, долго - они не
поняли сколько, все молчали, повернув головы направо и прислушиваясь.
Потом и это стихло.
Прошло полчаса, еще больше. Взводный пошел к ротному, но тот был у
комбата, вернее сидел и ждал комбата, который был у командира полка.
Приказов никаких не поступало.
В тот день прозвучало страшное слово "окружение".
Лишь ночью они стали отходить и шли долго, а утром после короткого
привала двинулись дальше. Шли мелколесьем, без дороги, мешаясь с другими
ротами и батальонами, не зная, где соседи, где фронт, где противник.
Шли почти молча, лишь иногда Музыкантов поворачивал рябое лицо и
говорил серьезно: "Давай-давай, Авдюшин!" или "Веселей, Мылов!" - и Николай
снова смотрел на слегка сутуловатую, такую знакомую спину отделенного. Они
были совсем из другого мира, из иных времен, эта спина и этот голос, и, если
отвлечься, можно было представить себе, что это маневры, "выход" или что это
они идут сейчас на пост. Но лучше было так не отвлекаться.
Остановились, потом залегли.
- Что там?
- Шоссейка.
Стали продвигаться ползком и подтянулись по кустам к самой дороге. И
неизвестно каким образом, но всем вдруг стало ясно, что надо перейти эту
дорогу, перешагнуть эту черту, что только в этом спасение и что, однако, это
не просто.
И в это время так же, как вчера, но только ужасающе близко заревели
моторы и несколько танков - а точнее, их было четыре - вышло из-за поворота.
Они шли гуськом, друг за другом, и потом разом ударили из пулеметов по
кустам так, что зазвенел над головой воздух. Они были совсем близко, и
Николай видел их тяжелые башни с белыми крестами, их гусеницы, провисающие
вверху. Один танк слегка оскользнулся на булыжнике, и из-под гусениц
полетели искры.
Николай лежал на животе, касаясь щекой земли, испытывая страх, унижение
и дикую, растущую ярость. "У, суки, у, суки!" - исступленно повторял он про
себя, как тогда, во время бомбежки. И еще он с ужасом чувствовал, что
никакая сила не заставит его подняться с этой земли.
Танки прошли мимо и стали разворачиваться вдали.
- Встать! Вперед! - крикнул кто-то властно, а до этого казалось, что