"Константин Ваншенкин. Рассказ о потерянном фотоальбоме " - читать интересную книгу автора

папок. Он ездил на зеленых удлиненных "Жигулях", за опущенным боковым
стеклом, изредка высовываясь, торчала морда умнейшего черного пуделя.
Я развязал тесемки первой папки, взятой наугад, и меня окатило войной,
я задохнулся и тут же захлопнул папку, чтобы сохранить свое волнение.
Весной я поехал в Ялту. Знакомые удивлялись, почему у меня такой
солидный багаж, не зная, что самый большой чемодан битком забит папками с
военными фотографиями.
Я жил на горе, среди развивающейся крымской весны, среди поочередно
расцветающих миндаля, абрикоса, каштана, глицинии... Внизу ярко синело море,
к самой набережной швартовались белоснежные океанские суда, звучала музыка,
и все это было прекрасно, Но я - без преувеличения - жил и здесь, и там, в
своей молодости, в своей работе.
В этом же доме поселился тогда мой соавтор Сергей Сергеевич Смирнов. Он
писал вступительные статьи к разделам альбома, его комната была завалена
трудами по истории войны, мемуарами полководцев. Но время от времени он
спускался ко мне, перебирал фотографии, заряжался ими. Заходили и другие
знакомые, узнавшие, чем я занимаюсь, просили разрешения посмотреть,
становились задумчивыми, вспоминали. Я объяснял, отвечал на вопросы. Я уже
видел войну с разных сторон, из разных точек, я уже побывал на всех фронтах
и направлениях, как в реальности разве что только Симонов. Я, рядовой
участник войны, уже наблюдал весь ее разворот, всю панораму. Но особенно
екало сердце, когда я набредал на то, с чем встречался, где бывал сам.
Потом я сидел дома у Михаила Анатольевича Трахмана, в Москве, на
Ленинградском проспекте, и разглядывал новые кипы фронтовых фотографий.
Потом жил на Рижском взморье и опять развязывал папки с очередными
фотографиями. И опять в одном доме со мной жил Сергей Сергеевич, и мы иногда
пили с ним виски на его балконе под шелест залива и под скрип сосен.
Издатели нас торопили, они хотели выпустить альбом к тридцатилетию
Победы. Дело двигалось, но не так быстро, как того хотелось.
Свою часть работы я выполнил первым. Я был, конечно, тоже занят другими
делами, но не в такой степени, как мои соавторы. Смирнов надолго уходил в
дальнее морское плавание, часто включался в составы делегаций,
отправляющихся за рубеж, или возглавлял их, занимался проблемами Московской
писательской организации, имел множество официальных и общественных
обязанностей и поручений. Трахман тоже бывал в частых разъездах,
путешествовал с семьей и черным пуделем по странам Восточной Европы.
И потом то, что делал я, не требовало дополнительных уточнений,
проверки. Их же работа была целиком построена на фактическом материале, она
должна была быть тщательно изучена и утверждена соответствующими военными и
научными консультантами, во избежание малейшей ошибки. Кое-что приходилось
изменять и доделывать.
Короче говоря, как только издатели увидели, что не успевают к нужному
сроку, они охладели к нам. Но заинтересовались другие, и в буквальном смысле
чемодан с нашей работой был переправлен туда.
И тут заболел, как вскоре выяснилось, безнадежно, Сергей Сергеевич
Смирнов. Он страшно изменился внешне, похудел. Он еще интересовался делами,
в том числе и судьбой нашей общей работы, но уже угасал стремительно. Его
уход больно задел многих.
Сейчас его имя присвоено одной из улиц Бреста, читается на борту
океанского корабля.