"Константин Ваншенкин. В мое время" - читать интересную книгу автора

конгрессе Европейского сообщества писателей, членом которого состоял, и
как-то в конце дня мы шли с Капитолийского холма, где проходили заседания,
по уже остывающему Риму - я, Инна и переводчица английской прозы Евгения
Калашникова. Зашли, кажется, на улице Корсо, в большой книжный магазин
купить дочери-художнице (она была еще школьницей) какой-то альбом
репродукций. Денег как всегда было мало, а продавец начал выбрасывать на
прилавок все лучшее. И тут Женя Калашникова, знавшая и другие языки, вдруг
разболталась: это наш поэт, то да се. Продавец встрепенулся, побежал куда-то
и принес два тома. Антология русской поэзии, только что вышедшая. И к
Калашниковой - где, мол, он? Та смотрит - Пастернак, Заболоцкий, нет,
говорит, это корифеи, и вдруг, пожалуйста, - Ваншенкин, вот он, семь
стихотворений. Продавец тут же приволок огромную книгу почетных посетителей.
Я сделал короткую запись. Передо мной шел Федерико Феллини.
А флорентийский профессор Ренато Ризолитти меня не знает. И
неудивительно. Я спросил, а кого же он знает, и получил ответ: Евтушенко,
Вознесенский, Окуджава. А почему? Ренато, не колеблясь, объяснил:
первоначально их узнали в Италии в связи с каким-то политическим скандалом,
то ли при Хрущеве, то ли при Брежневе, и с тех пор запомнили. А Окуджава,
вообще, певец, артисто! Но и с ним тоже что-то было...
Я это все рассказываю ничуть им не в укор. Как можно, помилуйте! Мне
это все ни капли не мешает. У меня другая дорога, своя. Как можно было
волноваться и негодовать по причине, скажем, появления их фотографии на
обложке журнала. Да это же себя ни в грош не ставить. А им тоже обижаться не
резон: всемирная известность Пастернака - и то результат скандала.
И я сказал своему новому флорентийскому знакомцу: а знаете, я бы не
хотел, чтобы вы читали меня по-итальянски. Вот вы прочтете и подумаете: как
мы с ним интересно говорили, а пишет-то он, оказывается, вон как. А ведь у
меня своя изощренность, тонкость, особенности, - это все пропадет. Читайте
лучше по-русски. Пусть и не все поймете. Еще Чехов писал не раз Книппер, что
не хочет издаваться за границей. А ведь - проза! И еще я вспомнил
выступление Альберто Моравиа на писательском съезде в Москве. Уже дома
посмотрел по стенограмме и теперь цитирую дословно: "Студенты в Италии
как-то задали мне вопрос, какая разница между стихотворением и романом. Я
ответил, что главных различий три: романы длинные, а стихи короткие; поэт
говорит о себе, а романист - о других; романы можно переводить, а стихи
нет".
Ризолитти кивал и смеялся.


* * *

Давно не бывал в Литинституте, а тут пригласил Игорь Волгин выступить у
него на семинаре, и я, поднимаясь по лестнице, неожиданно вспомнил рассказы
очевидцев о том, как здесь, в Доме Герцена, на предпоследней площадке
произошла по невыясненным причинам короткая схватка между Есениным и
Пастернаком. Отнюдь не словесная. Стычка, в результате которой первому из
них пришлось пересчитать боками ступеньки, - хорошо хоть лестничный марш там
короче стандартного.
А недавно прочел у Вяч. Вс. Иванова, как у них на даче в Переделкине
боролись по предложению Фадеева два случайно зашедших соседа - Пастернак и