"Алексей Варламов. Лох" - читать интересную книгу автора

бестолковой будущности.
И действительно, похоже, ничего путного выйти из Тезкина не могло.
Природа, верно, истратила весь свой запас на его братьев, а он ничем особо
не интересовался, ни в какие кружки и секции, любимые детворою и
подростками, не ходил. Единственным, что занимало его праздный ум, была
висевшая на стене огромная карта звездного неба, которую он облазил вдоль и
поперек, выучив сотни никому не нужных названий. Учился он плохо, и если бы
не фамильная репутация, заслуженная старшими Тезки-ными, Саню непременно
выперли бы из спецшколы с ее весьма строгими нравами. Впрочем, когда дело
доходило до критической отметки, он словно нехотя собирался, зазубривал
положенное количество правил и стихов и переваливался в следующий класс. Но
в душе относился к своей сложенной из красного кирпича школе в рабочей
слободке с содроганием, достойным хулигана и двоечника.
В семье, где родители считали долгом дать детям образование, не жалея
для этого ни денег, ни сил, это было едва ли не горем. Напрасно Саню на все
лады пробовали убедить, как важно хорошо учиться, расширять кругозор, много
читать, заниматься сверх программы и уже теперь думать об институте. Все эти
разговоры он пропускал мимо ушей. О будущем своем никогда не задумывался, и,
если бы ему, как некогда Парису, предложили отдать заветное яблочко одной из
трех богинь, ведавших властью над миром, славой и любовью, он не колеблясь
отдал бы его вслед за своим горемычным порфирородным тезкой Афродите.
И Афродита щедро ему платила. Невинность была потеряна им еще в том
возрасте, когда его хитроумные одноклассники довольствовались тем, что,
опустив под парту карманное зеркальце, разглядывали пухлые ножки ерзающих
сзади одноклассниц и грезили ими во влажных отроческих снах. А вечно
опаздывающие к роковому моменту отцы ломали голову, пытаясь решить задачу
неразрешимую -- как бы половчее объяснить внезапно повзрослевшим чадам, что
делать с беспокоящей их штуковиной. Саня же купался в эту пору по ночам в
Бисеровом озере с одной легкомысленной дачницей, художницей двадцати с
лишним лет, очарованной его задумчивыми глазами, мальчишеской худобой и
сухой горячей кожей. По утрам он сидел у нее на терраске в чем мать родила и
позировал для карандашных экзерсисов, покуда она не снимала сарафан и,
бросив работу, не увлекала его на старенький дачный топчан.
Подобное приключение, через которое раньше или позже проходят почти все
и быстро забывают, а если вспоминают, то с неловкостью и стыдом, оставило в
его душе след, куда больший, чем можно было предположить. Тезкин полюбил
свою первую женщину, как только и любят в пятнадцать лет, и мысли не
допускал, что они расстанутся. Их роман продолжался все лето. Старшие
братья, живо смекнувшие, где пропадает балбес ночами, завидовали ему
смертельно (и не зря -- недаром еще мудрец Бальзак заметил, что лучшей
любовницей женщина бывает в двадцать пять, когда она молода и свежа, но уже
достаточно смела и искусна). Юная страсть быстро обучилась необходимой
сдержанности, но не обучилась этому безрассудная мальчишеская душа.
Сперва, слушая романтические бредни о вечной любви, женщина качала
головой и лишь приговаривала:
-- Откуда ты взялся-то только на мою голову? Ну, ей-Богу,
блажен-ненький какой-то! Глаза, как у младенца, чистые. Как ты жить будешь с
такими глазами?
Потом она сердилась, потом просто молчала, и, приняв, возможно не без
оснований, ее молчание за согласие, переполненный ликованием Тезкин известил