"Илья Варшавский. Повесть без героя" - читать интересную книгу автора

охоту у других повторять подобные опыты. Меня пугают некоторые тенденции в
современной генетике. Должны существовать моральные запреты на любые
попытки вмешаться в биологическую сущность человека. Это неприкосновенная
область.
Идеи Смарыги таят в себе огромную потенциальную опасность. Представьте
себе, что когда-нибудь будет установлен оптимальный тип ученого,
художника, артиста, государственного деятеля и их начнут штамповать по
наперед заданному образцу. Нет, уж лучше что угодно, только не это!
Меня могут обвинить в непоследовательности: с одной стороны, не верю, с
другой - боюсь. К сожалению, это так. Не верю, потому что боюсь, боюсь
оттого, что не вполне тверд в своем неверии.
Неизвестно, доживу ли я до результатов эксперимента... Смарыга -
первый, кто за ним?
После смерти Смарыги вся ответственность легла на меня, но еще при его
жизни кое-что пришлось пересмотреть. Я считал, что все дело нельзя
предавать широкой огласке. В частности, от молодого Пральникова нужно было
скрыть правду. Иначе это могло бы повлиять на его психику, и весь
эксперимент стал бы, как говорится, недостаточно чистым. Поэтому
невозможно было присвоить дубликату Семена Ильича имя и отчество
прототипа. Смарыга в этом вопросе проявил удивительное упрямство. Пришлось
решать, как выразился Фетюков, "в административном порядке". При этом мы
учли желание матери назвать сына Андреем.
Андрею Семеновичу Пральникову, внебрачному сыну академика, была
назначена академическая пенсия до получения диплома о высшем образовании.
В самую же суть эксперимента были посвящены очень немногие, только те,
кого это в какой-то мере касалось, в том числе кандидат
физико-математических наук Михаил Иванович Лукомский, на которого
возложили роль ментора будущего гения.
Образно выражаясь, мы бросили камень в воду. Куда дойдут круги от него?
Впрочем, я не из тех, кто преждевременно заглядывает в конец
детективного романа. Развязка обычно наперед задумана автором, но она
должна как-то вытекать из логического хода событий, хотя меня лично больше
всего прельщают неожиданные концовки.


МИХАИЛ ИВАНОВИЧ ЛУКОМСКИЙ


Мне было тридцать лет, когда умер Семен Ильич Пральников. Этот человек
всегда вызывал во мне восхищение. Я часто бывал у него в институте на
семинарах, и каждый раз для меня это было праздником. Трудно передать его
манеру разговаривать. Отточенный, изящный монолог, спор с самим собой.
Всегда на ходу, с трубкой в зубах, он с удивительной легкостью
обосновывал какую-нибудь гипотезу, и вдруг, когда уже все казалось
совершенно ясным, неожиданно становился на точку зрения воображаемого
оппонента и разбивал собственные построения в пух и прах. Мы при этом
обычно играли роль статистов, подбрасывая ему вопросы, которые он всегда
выслушивал с величайшей внимательностью. В нем не было никакого
высокомерия, но в спорах он никого не щадил. Больше всего любил запутанные
задачи. Для нас, молодежи, он был кумиром. Как всегда, находились и