"Иван Василенко. Волшебные очки" - читать интересную книгу автора

приходило именно во сне. Вскочив, я быстро записывал его и падал на кровать
с блаженным чувством успокоения.
Нередко рассвет заставал меня и за чтением. Конечно, все, что
требовалось программой вступительных экзаменов по литературе, я и раньше
читал, но надо же было освежить в памяти и "Записки охотника", и "О6ломова",
и "Грозу", и "Песню о купце Калашникове"... Да не просто освежить, но еще и
основательно разобрать по учебнику или даже по Белинскому и Добролюбову.
Вот уже слышится рожок пастуха, мычат коровы, звонко перекликаются
через улицу хозяйки, а я только теперь тушу свою закоптелую лампу и с
тяжелой головой ложусь в постель. А то и совсем не ложусь: просидев ночь над
книгой, иду в класс на урок.
В довершение произошел случай, еще более утяжеливший мои и без того
изнурительные занятия: у меня украли матрац, подаренный мне Зойкой и Тарасом
Ивановичем к Новому году. Сторожиха Прасковья набила старый чехол сеном, а в
сене оказалось множество блох. В это время я как раз изучал географию. Спать
в кровати было невозможно. Я ложился просто на пол, лишь подстелив огромную
карту мира. Но блохи находили меня и здесь. От их укусов горело все тело.
Иногда мне удавалось изловить какую-нибудь из них и тут же, на карте,
уничтожить в полной темноте. Карту я изучил так досконально, что всегда
знал, где - на Северном полюсе, в Нью-Йорке или в Полтаве - я предал казни
свою мучительницу.
Отпускать ребят на каникулы полагалось лишь двадцатого мая, но нигде,
ни в одной деревне, не удавалось дотянуть занятия до этого срока. Наступала
пора пасти гусей, и школа "самораспускалась". "Самораспустилась" и моя
школа. Теперь можно было переехать в город, в родительский дом. Прежде чем
сделать это, я прикинул в уме, какие ожидают меня в городе соблазны: кино,
симфонические концерты в городском саду, катание в лодке по морю,
велодром... Э, да им, этим соблазнам, нет конца! Даже газеты и то отвлекали
бы меня от занятий.
И я решил остаться в деревне. Решил с острым чувством тоски по городу,
чуть не со слезами.
На время каникул Прасковья переселилась в шалаш сторожить бахчи, и обед
я готовил себе сам. В одной руке у меня была ложка, которой я помешивал
варившуюся на керосинке фасоль, а в другой - книжка.
Иногда я замечал, что мебель в комнате шевелится. Боясь сойти с ума, я
давал себе обещание отдохнуть хотя бы два-три дня. А полчаса спустя опять
склонялся над книгой.
В Градобельск я приехал в состоянии такого переутомления, что порой у
меня под ногами ползла земля и шатались окружающие меня предметы.
И вот, подойдя к последнему экзамену, я провалился. Провалился, когда
оставался один шаг до победы.

Послышались торопливые шаги, и в комнату вошел Роман. Он взял одной
рукой тяжелое кресло и легко, будто оно было соломенное, поставил у моей
кровати. Сел, сдвинул свои черные брови и грозно спросил:
- Ты как же осмелился послать такую важную птицу к черту на рога?
- К черту на рога?! - удивился я. - Ничего подобного! Мы только
постыдили один другого.
- И то неплохо! - Глаза у Романа смеялись, но брови были по-прежнему
сдвинуты. - Я только из института. Ребята говорят, что ты с кулаками