"Людмила Васильева. ...И двадцать четыре жемчужины " - читать интересную книгу автора

- Вот предлагаю - купите... деньги очень нужны.
- Интересно, когда это они вам были не нужны? - съязвил Эньшин.
- Ну, уж это мое дело. Не хочу чужим продавать.
- Скажите лучше, что опасаетесь.
- Хотя бы и так. Я же прошу немного - за обе всего три десятки...
- Да вы что, за дурака меня считаете? Красная цена этой "доски" -
пятерка.
Эньшин знал, что Лисовский хорошо разбирается в древней живописи и не
отдаст задешево иконы, если они действительно ценные. Эти же иконы были
изготовлены для продажи малоимущей части населения в первом десятилетии
нашего века. К доске прикреплены штампованные на жести изображения: на одной
богоматерь с младенцем, на другой Николай-чудотворец.
- Пятерка... - презрительно процедил Лисовский. - Да я их просто не
хочу у себя оставлять... Иконки неплохие... Мне их старуха одна принесла,
рассказала, что мужик ее покойный находился при Муренине до самой его
смерти. А вот эта, - Лисовский ткнул пальцем в иконку с изображением
богоматери, - в изголовье у Муренина висела. Муж старухи себе забрал, она у
них и была до сих пор.
Эньшин уже прикинул, что хоть перепродажа этих "досок" денежного дохода
и не сулит, но необязательно их продавать. Они годятся в качестве подарка.
Ведь для несведущего поклонника моды не имеет значения истинная ценность
иконы. Нужно лишь придумать для нее легенду, и тогда даритель будет
вознагражден какой-нибудь нужной ему услугой. Можно к тому же сослаться на
давний обычай, что иконы дарили в знак особого уважения и почитания.
Эньшин решил взять иконы:
- Ну вот, Лисовский, нечего мне сказки рассказывать. "У Муренина в
изголовье"... ерунда, но так и быть, дам за них по шесть рублей за штуку,
цена хорошая.
- Нет уж, я их лучше Засекину под доски для письма уступлю.
- Нужны они ему... Ну, черт с вами, давайте обе за пятнадцать.
Сторговались за двадцать, и Эньшин, положив покупку в багажник машины,
уехал.
В залах музея Лисовский появлялся редко, большую часть времени проводил
в запасниках и в бывшей часовне. К ней была сделана пристройка - там он и
жил бобылем. Местные жители звали его "музейщиком" или "стариком". Последняя
кличка вполне подходила ему. Все в нем было какое-то тусклое и серое: и
лицо, и сивая борода, и седые космы, и неряшливая, утратившая первоначальный
цвет одежда. И хотя ему не было еще шестидесяти, он выглядел глубоким
стариком. Жил замкнуто, словно отшельник.
Через некоторое время после поездки в Старицкое Эньшин вспомнил про
иконы, купленные у Лисовского. "Отдам доски Пожидаеву, пусть мне копии с
хороших иконок сделает. Дерево сухое, выдержанное. "Железки" можно на новые
доски набить, это он сумеет".
Эньшин достал иконы, смахнул пыль, раздумывая, кому выгоднее сбыть их в
качестве подарка. Икона с богоматерью была обита с обратной стороны
выцветшей фланелью. Эньшин сорвал ее, взял клещи, сапожный нож и принялся
отделять от доски изображение на жести. Между доской и жестью оказалась
прокладка из холста. А в ней кусок пергамента, сложенный вчетверо. Развернув
его, Эньшин увидел какой-то план. Еще не разглядев его, не поняв толком, он
был уже во власти одной мысли: клад, клад!.. Схватил очки, достал лупу,