"Русский крест" - читать интересную книгу автора (Рыбас Святослав Юрьевич)

Глава 6

Нина плыла в Скадовск на старом пароходе "Псезуапе", везла бязь, стекло и ящик спичек. Машина работала с перебоями, шли медленно вдоль берега.

Рядом с пароходом прыгали дельфины, сияя черными спинами на солнце. Нет у них ни забот, ни печали, скачут себе на радость. Глядя на них, Нина забыла, куда плывет. Не стало ни бедняги Пинуса, ни Симона, ни борьбы с интендантами. Свежий ветер и солнце игрались с ее волосами, прижимались ко лбу, подбородку, плечам. "Чего ты хочешь? - почудился ей голос. - Тебе ведь хорошо?" "Хорошо, - ответила она. - Я живу".

Но, оттесняя безмятежность, вспомнились попытки участвовать в серьезном деле, в разведке и разработке Бешуйских угольных копей. Французы не пустили туда Нину. Она потребовала узнать у Симона, нельзя ли ей присоединиться к добыче нефти в Ченгелеке, однако там даже французам не нашлось местечка, там все крепко держали британцы. Нине оставалась хлебная Таврия и затем торговля с Константинополем.

Константинополь. Галатская лестница. Граф Грабовский, корнет Ильюшка, князь Шкуро, - где они сейчас, эти потерявшие свой род люди? Погибли первыми в Слащевском десанте, пали в лобовых атаках на каховский плацдарм или, может быть, еще живы и борются с кооператорами?

Было бы забавно встретиться с ними в Скадовске и узнать, что именно они повесили Пинуса.

Пинуса она им не простила.

"Французы, англичане, наши - все против меня, - подумала Нина. - А кто за меня?"

Машина вдруг остановилась, пароход как будто осел, и стало тихо. Совсем близко от борта пролетела, зло крича, чайка.

Нина ждала, что машина вот-вот заработает, но тянулись минуты, было тихо. Пауль сходил к капитану и вернулся с неутешительным известием: когда починят - неизвестно. Она ничего ему не сказала, хмуро смотрела на далекий скалистый берег.

Дельфины куда-то исчезли. Становилось ветрено, на море появились барашки.

Рядом с Ниной постукивал деревянной ногой Судаков. Не поворачиваясь, она спросила:

- Ты плавать умеешь?

- Умею, - ответил Судаков. - А ты не умеешь?

- Товар жалко, - объяснила Нина и пошла вдоль борта к надстройке.

Капитан с грубым коричневым потным лицом стоял у входа в машинное отделение, одной ногой там, второй - здесь. На вопросы Нины он только бурчал, чтобы она не мешала. Ей захотелось натравить на него инвалидов, чтобы проучить.

Раздражившись, Нина пошла в каюту, села на рундук и предалась размышлениям.

Волны плескались, сея на иллюминатор брызги.

"Врангель! Первый нормальный руководитель," - подумала она с горечью и больше о Главнокомандующем не думала. Врангель и Кривошеин были далеки от Скадовска, следовало молиться другим богам.

Первым пришел Артамонов, сел рядом и принялся рассказывать какую-то страшную историю о том, как еще в германскую войну к ним в полк приехали две женщины, чтобы найти в братской могиле тела своих близких, у одной - жениха, у другой - мужа.

Зачем он рассказывал?

Пришли и Судаков с Паулем, сели напротив, молча слушали.

История продолжалась - из могилы вырыли разлагающиеся трупы с разбитыми лицами, вытекшими глазами.. Вдова запричитала, обняла тело убитого мужа, не замечая, ни зловония, ни ужасного вида трупа.

Артамонов усмехнулся и поведал о невесте: она побрезговала обнимать мертвеца.

В эту минуту машина заработала, пароход пошел, и живые забыли о мертвых, вслушиваясь. Но машина остановилась.

- У нас тоже погибла девушка, - сказал Пауль. - Она записалась юнкером... В нее все влюбились...

- Вы сколько людей сгубили? - перебила Нина. - Что чувствительность свою показываете? Не люблю!

- Она погибла! - с укором произнес Пауль.

- Мы тоже погибнем в этом корыте, - строго вымолвила Нина. - Ты не злись, а лучше приведи сюда капитана.

Пауль молча встал и вышел из каютки.

- Напрасно ты так, Нина Петровна, - сказал Артамонов. - Мы все живем нашими мертвыми.

- А я хочу, чтоб мы еще пожили! - ответила она. - Не надо меня учить, я сама все видела - и крестовый поход детей в Новочеркасск, и убитых мальчишек-кадетов, которые были ростом меньше трехлинейки.

- Но ты должна была выслушать Пауля, - заметил Судаков. - Что тебе стоило?

Нина не стала возражать, хотя ей это же понравилось. С офицерами трудно было спорить, особенно - об их видениях прошлого, здесь они каменели.

Она опустила голову, смотрела на грязный пол, усеянный налипшими желтыми помидорными зернышками.

- Я боюсь утонуть, - вдруг призналась она.

- Ты - боишься? - засмеялся Артамонов. - Такие не тонут!

- Я не умею плавать, - сказала Нина, чувствуя, что ему ничуть не жалко ее.

- Ничего, выплывешь, не бойся! - уверил ее Артамонов. - Разве что бязь утопнет. Так ты новую наживешь.

В его голосе звучала добродушная сила, которая говорила перед лицом опасности о тщете Нининых усилий.

Снова запустилась машина.

Пауль привел капитана.

- Может, вы забастовщик? - спросила Нина. - Кажется, вы стремитесь утопить отремонтированный пароход?

- Как же! Отремонтированный! - насмешливо произнес капитан и сел напротив Нины.

Его грубая насмешливость, коричневое лицо, запах пота - все порождало впечатление уверенности, даже превосходства.

- Ну наладили машину? - спросил Судаков примирительно.

- Черт его знает! - сказал капитан. - Нынче так ремонтируют, что страх берет... Доплывем, даст Бог! А вообще я бы на вашем месть не меня теребил, а тех, кто распустил народ. Страха мало! Забастовщик знает: ничего ему не будет, ну разве вышлют в советскую Россию. Разве это страх?

- Ты недоволен порядками? - спросил Артамонов.

- Недоволен!

И вправду недоволен капитан - зло засопел, глаза выпучил, сжатые кулаки прижал к животу.

Теперь кое-что прояснялось. Он был против врангелевских реформ и перечислил, загибая пальцы:

- Лишают военных власти? Лишают. Зачем он заявлял: "Отныне опора в праве?" У нас война, а мы подлаживаемся к французам!.. А кооперативы? Нет, господа, увольте!.. Он смеется над нами. Он говорит: "Стародавнее русское зло - канцелярщина". Но кто, кроме чиновников и офицеров, может удержать наш хаос? Кооперативы? Или газетчики? Они призывают нас провести "день покаяния" и не дают нам собрать все силы в кулак... Не я виноват в дурной работе машины.

Капитан поднял к груди кулаки.

- Много разговоров, - с едва заметной угрозой сказал Артамонов. - Не забывай, Нина Петровна сама состоит в кооперативе. За такие разговоры можно залететь в контрразведку... Я офицер, я знаю, к чему ведет разложение дисциплины. Мы должны без пустой брани удержать порядок.

- "Вот и держите! - ответил капитан. - Если б вы еще умели хорошо ремонтировать судовые машины... Я - за настоящую власть!

- Идите к своей машине, капитан, - попросила Нина. - Не думайте, что у вас есть оправдание. Это ваш пароход.

Ей было все равно, что творится у него в голове, Деникин ли, Врангель или Иван Грозный правят там. Надо было сдержать ненависть к его инакомыслию, чтобы благополучно добраться до берега.

Когда-то и она была похожа на этого человека, но после, утрат, после бегства от нее прежней мало что осталось. Офицеры тоже изменились. Они вряд ли бы защищали ее, если б оставались целы и невредимы. Однако они погибнут. "Почему погибнут?" - удивленно спросила она себя.

"Погибнут! - повторило предчувствие. - Вспомни Макария, ты его любила. Разве он не погиб, когда стал другим?"

На мгновение перед ней возник Макарий. Она запомнила его слепым, обросшим бородой, потерявшим необыкновенный вид летчика. Сейчас он был в офицерской форме, зрячий, совсем молодой. Посмотрел и исчез.

Макарий Игнатенков ослеп в феврале семнадцатого года, когда его самолет "Ньюпор-Бебе", выработав весь бензин, перевернулся при посадке на картофельное поле. Он не видел революции, не видел никого, кто душил реквизициями его родной хутор, не видел крови. Но как только ушибленный глазной нерв отпустило и Макарий прозрел, он погиб, когда из калеки снова превратился в офицера.

Много повидала Нина офицеров, прониклась духом офицерства, была женой офицера и после гибели мужа пережила короткий роман с добровольцем, погибшим в Ледяном походе. Она уважала слова Деникина, что офицер всегда на страже государственности и сменить его может только смерть. Она тоже, несмотря на коммерческие интересы, чувствовала себя прежде всего русской. Все это было в ее сердце. Но после Новороссийской катастрофы все изменялось, офицерская государственность оттеснена на второй план, а на первый вышла разноголосая, разношерстная, с притупленными национальными чертами либеральная политика. "Единой и неделимой" больше не было, Главнокомандующий признал независимость Эстонии, Армении, не говоря о Польше. Правда, поляки уже выдыхались против Советской России. Только разве живой душе можно безболезненно измениться вслед за новой политикой, измениться и при этом не погибнуть?

Увы, тысячам твердокаменным русским! Горе, мучения, а потом и смерть суждена им.

Нина вышла на палубу. Пароход двигался вдоль скалистого темного берега, сиявшего запененными, мокрыми, тяжелыми камнями.

Машина работала ровно. Но долго ли ей так работать? Дойдут ли до Скадовска? Бог ведает.

Сейчас Нине не было страшно. Она спокойно смотрела на скалы, отвернулась, стала смотреть на море. Будь что будет...

* * *

Пинус влип по доносу армейского интенданта. Этот интендант, маленький, смуглый, в пыльных сапогах, попался Нине на глаза в порту возле элеватора. Но тогда она еще ничего не знала о нем.

Среди гор золотистой пшеницы и красноватого ячменя Нина думала о рынках Севастополя и Константинополя. Хлеб Таврии лежал перед ней. В этих горах наверняка было и ее зерно, конфискованное у Пинуса. Глядя на это богатство, Артамонов сквозь зубы прорычал:

- А мы там человека застрелили!

Мучнистый запах стоял над портом. Чиликали и ворковали сотни воробьев и голубей. У причала грузилась ячменем парусно-моторная шхуна "Катерина", на мачте сидело около десятка грудастых голубей.

В ушах Нины звучал артамоновский голос, твердивший о застреленном, но она не хотела думать о покойниках и думала о деле. На кого ей здесь опереться? Был один хлеботорговец, помогавший Пинусу, и все, больше никого.

Портовый чиновник встретил ее с беспокойством, имя "Русского кооператива" было ему памятно.

- Это ваш агент Пинус?.. Ваш?.. Вы знаете, я вам советую быть осторожнее.

Он чего-то боялся. Брал, что ли? И невежлив был - не встал, сидел сиднем.

В комнате летали мухи, одна муха ползла по чернильнице.

- Говорите ясней! - потребовала Нина. - Вы тоже считаете его шпионом?

- Позвольте я посмотрю ваши вывоздные свидетельства, - вежливо попросил чиновник.

Но свидетельства были в порядке (спасибо честному недотепе Меркулову, все-таки взявшему "колокольчиками").

- Советую наведаться в контрразведывательный пункт, - сказал чиновник. - Это недалеко. Сразу за собором.

- Еще чего! - презрительно вымолвила она. - Это вы там убили невинного человека?

- Сейчас нет невинных, - заметил он. - И здесь не Севастополь. У нас нет столичных вольностей... Вас все равно вызовут в контрразведку.

- Откуда у вас такое ожесточение? Я первопоходница! - воскликнула Нина и в нескольких энергичных фразах обрисовала свое участие в белом движении, от знакомства с легендарным Корниловым до воплощения замыслов Кривошеина о самоуправлении и кооперации.

Однако портовый чиновник только улыбнулся, повернулся к окну, а там стоят три инвалида, глядят исподлобья, как волкодавы.

- Сразу за собором, - повторил он. - Можно и помолиться для успокоения души... Это ваши люди?

- Божьи люди, - ответила она и спросила, куда делось оставшееся от Пинуса зерно.

- Кажется, конфисковано, - сказал чиновник. - Точно не знаю.

"Вот кто все губит! - подумала Нина. - Вот где казенщина... А они сидят в Севастополе, речи говорят!"

В этой комнате царила спокойная вечная российская враждебности Нина вспомнила Симона - насколько француз живее, хотя тоже крокодил порядочный.

* * *

Ничего не оставалось как идти в контрразведку. Вины нет, а страшно, словно предстоит прилюдно раздеваться. Она вспомнила, как при Деникине продавала уголь туркам, стало нехорошо на душе. "Зачем? - подумала Нина. - И тогда, и сейчас ты гонишься не за спасением..." "Нет, сейчас я привезу пшеницу в Севастополь? - возразила она себе. - Это они разбойники. Моя совесть чиста". "Тебе не жалко Пинуса, а жалко конфискованной пшеницы. Ты боишься за свою шкуру".

Впрочем, кто на ее месте не боялся бы контрразведки? Здесь не было никакой опоры в праве, как утверждал Главнокомандующий. Здесь царил другой закон.

Нина со спутниками вышла из порта. На улице паслись козы и гуси. За плетеными горожами сквозь вишневые садочки виднелись белые хаты с соломенными крышами и краснели кирпичные дома, крытые крашенным зеленым железом. Хохлацкое село и портовый город как бы сбежались перед морским заливом и перемешивались.

Нина шла налегке, высматривая из-под широкополой шляпки, куда ее занесло. Впереди нее шагал с мешком на плече Артамонов, сзади Судаков и Пауль. Пауль, кроме мешка, нес и Нинин чемодан.

Они шли пока еще не в контрразведку, а к старику-хлеботорговцу Манько, но контрразведки, видно, было не миновать. Да и где тут укроешься?

Манько должен был приоткрыть завесу с другой стороны, с той, которую военные были бы рады наглухо замуровать, - со стороны вольной воли.

Нина шла, смотрела налево и направо, думала: "Куда меня занесло? Еще немного - и сделают врагом".

Она чувствовала, что приближается к какому-то краю, а дальше начинается ужас.

Только вокруг было все мирно и хорошо. Козы, гуси, трава, хаты и дома вся эта спокойная жизнь с добродушной любезностью взирала на женщину и трех инвалидов, не ведая о вражде, ни об ужасе.

До каких пор Нина должна была ходить краем пропасти и уповать на чудо? "Господи, - взмолилась она, - я знаю, что я сбилась с дороги. Помоги. Я не боюсь смерти. Пусть смерть. Куда я иду? Все бессмысленно. Я хочу разбогатеть, выйти замуж, рожать детей. Больше ничего не нужно".

Подошли к дому Манько, выделяющемуся наезженной колеей на гусиной травке перед дощатыми воротами. Видно, сюда много возили.

Над забором возвышались, косо свешивались наружу, буйные, диковатые цветы - золотые шары. Красоты в них не было, а была только многочисленность, словно эти лохматые крупные растения всего-навсего исполняли должность цветов.

Сам хозяин Манько, саженного роста хохол, лысый, с запорожскими усами, смуглый, крючконосый, походил на колдуна.

- Ох, голубенька вы моя! - обратился он к Нине ласково, жалея ее. - С кым вы тягатысь захотилы? Цэ ж злыдни!

Он горячо, быстро заговорил по-хохляцки, повествуя, как его тряс начальник контрразведки Деркулов и вырывал признание о связях с махновцами. Его серые глаза следили за ней, не испугается ли?

Но ей не было страшно. Она заметила, что он босой с огромными коричневыми бугристыми ногтями, и ей стало жалко, что никакие севастопольские чиновники никогда не узнают за указами о земле и самоуправлении об этом мужике Манько.

- А Пинус? - спросила Нина.

- Нэма Пинуса, голубонька моя!

И снова горячо, быстро - о поездках в далекие села, где дешевое зерно, где за квадратный вершок стекла или аршин бязи выменивается по полмешка пшеницы, о недотепах интендантах.

Появились из других комнат босые тетки в темных юбках и полотняных сорочках, подростки в штанах на помочах и малые детки с голыми задницами. Они молча уставились на колдуна, точно ожидали какого-то знака.

Пауль не утерпел:

- Так где ж то зерно?

Манько пошевелил бровями, кивнул домочадцам, и они забегали, таща горшки, тарелки, блюда.

Пока Нина и офицеры ели каймак с белым хлебом, Манько достал гимназическую тетрадку, и по просторной, не городской и не усадебной зале, поплыли пуды пшеницы и ячменя, поплыли мимо кооператива то ли в контрразведку, то ли в прорву.

- Надо потрясти этого интенданта! - задорно вымолвил Пауль. - Он здесь не нюхал, чем пахнет дуло револьвера. Я приведу его сюда!

- Ой, надо ладиком, - сказал Манько, кланяясь одноглазому прапорщику. Надо задобрить, грошей дать. Они тут заховалысь як крокодылы у болоти. Грошей визьмуть, а револьвер ваш видкусять.

Манько со своими домочадцами в этом доме, где многое напоминало хутор Игнатенковых, казался старым, обреченным на гибель. Он выбился из земляной мужицкой толщи, прирос к Скадовскому порту и, как каждый хозяин-печенег, был обречен своей неподвижностью на жертву войне. Ему некуда было от нее укрыться. Он был прикован. Со двора донеслось отчаянное квохтанье отлавливаемых кур. Пауль задорно продолжал пугать отсутствующего интенданта, а Манько волновался все больше.

- Давайта посмотрю, - сказала Нина, беря тетрадку. - Сколько моего зерна...

Манько повернулся к ней, потом - к Паулю, словно выбирая, к кому прислониться.

- Угомонись, - велел Паулю Судаков.

- Да мы его! - ответил Пауль.

Тогда Манько стал докладывать, выводя из своих записей на свет божий неведомых землеробов - Бабанща, Галамагу, Панибудьласку, которые никого не любили ни красных, ни белых, ни "Русский кооператив", но предпочитали иметь дело все-таки с кооперативом.

- Это махновцы? - спросила Нина.

- Та яки махновци! - воскликнул Манько. - Чего вы шукаете ворогов? Трэба ладиком.

- Ладиком, ладиком, - согласилась она. - Но кто докажет, что мое зерно забрали интенданты?

- Чего? - спросил колдун. - Забралы! Не я ж его зъив?

- Но кто докажет?

- Як "хто"? Усе забралы. - Манько посмотрел на Пауля, как будто тот мог это подтвердить, потом подозвал самого маленького мальца с замурзанными щеками, взял его на руки, потрепал по голому заду и сказал, что брехать и дурить, имея такой выводок, ему никак нельзя.

Нине пришлось с ним согласиться, хотя было очень соблазнительно найти здесь, у Манько, причину смерти Пинуса и свое зерно. Но колдун действительно был беззащитен перед любой силой, его первая забота была в спасении.

- Ладно, пойду в контрразведку, - сказала Нина. - Там видно будет.

- Мы с тобой? - спросил Артамонов.

- Только проводите. Со слабой женщиной и контрразведка должна разговаривать приличествующим тоном.

- Ох, голубонька моя! - предостерегающе вымолвил Манько, - То ж собакы.

- Ну не все собаки. Не надо так! - возразил Артамонов. - Вы тут не хотите смотреть дальше собственного носа. А там - фронт. Или ты хочешь комиссаров?

- А хто Пинуса удавыв? - язвительно спросил Манько. - Комиссары?

- Ну знаешь! - сказал Артамонов. - На войне без жертв не бывает.

- Ой, горе, горе, - вздохнул Манько, резко сменив язвительност? покорностью. - Вы кушайте. Чего вы так мало кушалы?

И вправду, ему ли было спорить с офицерами? Он вызывал жалость.

Нина не вспоминала ни мужиков, захвативших землю ее имения, ни махновцев, разгромивших хутор Игнатенковых и повесивших ее сына.