"Михаил Веллер. Голубые города" - читать интересную книгу автора

вылезал из депрессии - голливудский красавец, умница, талант, "Мистер
филфак" все пять студенческих лет. Он блестяще писал, пел, как Карузо, играл
на всем, что издает звуки, и и переводил со всех языков. Бабы падали
штабелями. До времени он посеребрился, остригся коротко, надел очки, знал
все ночные шалманы в городе, ходил в заселенной куртке, и в один гадкий
петербургский вечер бросился на Финляндском вокзале под электричку. Зрелище
быяо серьезное даже для штурмовой бригады "скорой", прилетевшей на "попал
под поезд". Они вызвали транспорт из морга, и то, что осталось на рельсах,
лопатой собрали в черный пластиковый мешок.
- Зубкович, - сказал Саульский, - да ты выглядишь еще лучше, чем
раньше. В каком ты опять круизе набрал такой миллионерский загар?
До "Скорохода" Мишка два года плавал пассажирским помощником на
"Лермонтове" и был любимцем публики и команды.
- На Южном кладбище,-- в лучших традициях черного университетского
юмора захохотал Мишка.
И все захохотали следом, а громче всех я, потому что в это время я уже
жил в Эстонии, и Гришка Иоффе пытался задним числом сделать мне выговор по
телефону, что я не приехал на Мишкины похороны. Хотя а) я не знал; б) гроб
все равно не открывали; и церемония превратилась в крепкую помойку памяти
товарища.
А вот сидит товарищ, и хоб хны. Хрен ли нам Колыма, хрен ли электричка.
Мишка мягко улыбнулся и налил себе пива.
- Не сдувай пену! - закричал Бейдер, и все снова загоготали.
Мы пили пиво у ларька на углу Воздухоплавательной, и Мишка не глядя
сдунул пену на лицо вышагнувшего сзади мужика. Еле отмахались. Компанию
мужика особенно оскорбило, что смешливый Бейдер просто зашелся в экстазе. Он
как раз перед этим удачно заплел вежливую критическую гадость про Маринку
Галко: про ее самомнение как насчет гениальных материалов, так и насчет
неотразимой внешности, но яд еще не был излит.
- Вот пройдет лет двадцать,-- принял Мишка кружку,-- и красивой
Маринка быть перестанет, а дурой так и останется.-- И сдунул пену. И попал.
Грузинская княжна Маринка Галко, бывше-будущая Куберская, Токарева и
Гусева, сидела напротив на диване и щурила мохнатые ресницы. Хлебом ее не
корми - дай поохмурять ближнего: а потом самовлюбленно шлепнуть его по
рукам, тянущимся ответно куда надо.
- Мудак ты, Мишаня, - сказала она. - Хотя все равно я тебя очень
всегда любила. - Красивой она быть не перестала, что же касается ума, то
давно защитила диссертацию по искусствоведению и очень удачно и счастливо
успокоилась в браке с директором Пушкинского музея; пустячок, но тоже
приятно.
- Ну ты крута, мать, стала,-- пропыхтела Алка Зайцева, еще не
гражданка глубоко независимой Эстонии и еще не Каллас. Алка была пышненькой
в свои двадцать восемь, и в тридцать восемь, а в сорок восемь посуровела,
постройнела, села на диету и успешно сидит на ней до сих пор, блюдя размеры.
Она еще пила, еще курила и еще сумрачно прикидывала будущность: денег нет,
родители старики, сын неврастеник, разведенный муж из тюремной школы
переезжает в США, там у него несколько домов, изданная книга, слезы, седина
и бесцельность. А у нее любящий муж, ставший большим писателем и бросивший
пить, младшая дочь, сын стал доктором эстонской филологии, а сама главный
редактор почти не существующего в природе, но все-таки журнала.