"Лев Вершинин. Лихолетье Ойкумены ("Приговоренные к власти" #1)" - читать интересную книгу автора

молодому, удается справляться с чудовищным многолетним перенапряжением,
щедро помноженным на попойки, бессонные ночи, курение одуряющей парфянской
хаомы[1] и прочие радости, способные свести в могилу самого Геракла.
Глупые целители, в силу своего ремесла напрочь лишенные способности
верить в чудо, хотя и соблюдали предписанные ритуалы, но все же не могли
осознать, что имеют дело с Божеством, возможностям которого нет пределов.
Оказалось - есть.
На пятый день болезни, вопреки сводкам, трижды - утром, в три пополудни
и вечером - сообщаемым глашатаями топчущимся у дворцовых ворот толпам, по
городским улицам из уст в уста, проникая за полисадии воинских лагерей,
объявленных накануне находящимися на чрезвычайном положении, поползли слухи.
Говорили разное: кто - о гнилой лихорадке, приставшей к Богу после купания в
камышовых зарослях, болезни мерзкой и трудноизлечимой, кто - об иной
хворобе, индийской, подхваченной Богом уже давно, затаившейся до срока в
глубинах нутра и ныне выползшей на поверхность во всеоружии; точное название
этой хвори не было известно никому, но все - от рыночного метельщика до
действительного купеческого союза Баб-Или, Врат Божьих, единодушно сходились
во мнении, что спасения от нее нет; иные, вовсе уж с оглядкой, едва ли не
впившись губами в настороженное ухо довереннейшего из друзей, позволяли себе
кощунственно предположить, что там, во дворце, за семью кольцами охраны,
медленно и жестоко приводится в исполнение приговор горных демонов Согдианы,
проклявших Бога за безжалостное истребление ста тысяч непокорных горцев...
А на исходе седьмого дня, после обычнейшей проверки пульса и вечернего
осмотра, выйдя в соседний зал, повесился на собственном поясе Архий из
Митилены, знаменитейший целитель и диагност, ученик самого Филиппа
Акарнанского, спасшего некогда Бога от верной смерти, но увы, покойного, и
не способного теперь прийти на помощь; Архий висел, вывалив набрякший синий
язык, глаза его были вытаращены, а на полу сиротливо валялся клочок папируса
с наспех нацарапанными словами последнего, что мог он сказать остающимся
жить: "Лучше уж самому!"; сразу после обнаружения тела, по приказу мрачного
и озабоченного Пердикки, хранителя царской печати, за прочими лекарями был
установлен неусыпный надзор с целью предотвратить подобные побеги от
заслуженной кары в случае, если произойдет наихудшее.
Самоубийство Архия находящиеся во дворце попытались скрыть, зарубив на
всякий случай и раба, обнаружившего тело, и служителей, тело снимавших, и
даже нескольких стражников, не показавшихся Пердикке вполне благонадежными.
Тщетно. Уже к полуночи весть о враче, наложившем на себя руки, достигла
полисадиев, и в палатках третий день не спавших воинов родился нелепейший,
неправдоподобный, но, видимо, именно потому и принимаемый на веру слух о
том, что Царя Царей отравили. Кто? - с уверенностью назвать этого человека
не мог ни один из сплетников; назывались имена разные и многие, даже слишком
многие, и лишь это соображение пока что удерживало войско от бунта, ибо
отомстить за смерть Бога и покарать его губителей ветераны готовы были
немедленно, но перебить своих стратегов до единого все же не желали,
справедливо полагая, что погибнут здесь, в глубинах так и не ставшей для
большинства родной Азии, оставшись без командиров...
А глубокой ночью, спустя всего лишь несколько часов после того, как
тело несчастного Архия было брошено в ров царского зверинца на радость почти
неделю голодающим хищникам, Бог очнулся.
Он открыл глаза, обвел опочивальню потусторонним взглядом и чуть слышно