"Артем Веселый. Седая песня" - читать интересную книгу автора

согрешил ты - не отдашь мне приплод, а бог тут как тут. Ты что ж, говорит,
Учур, жеребенка-то Максимова зажилил? А? А рази ж, спросит, такой уговор у
вас был? Ну и... - Казак оборвал и потянулся за кисой [Чашка].
- Ну и что, бачка?
- И-и-и, не говори. Осерчает!
- Осерчает?
- Дюже!
Натешившись над калмыком, Максим поднялся с кошмы и вышел. В кибитку
донесся его голос:
- Значит, столковались, кунак? Коли кобылка - будет твоя, а жеребчик -
мой. Так, что ли? А с счастливого четверть водки магарыча.
Учур, заслышав о водке, закивал головой, заулыбался, блестя глазами.
Казак вскочил в седло, поднял плеть и, припав к вытянувшейся шее лошади,
растаял в июльском мареве...
А через год, когда степь снова задымилась пестротканьем, Учур появился
в станице, во дворе Максима, и закричал пронзительным голоском:
- Моя приплод привел, ставь водка!
Вокруг кобылицы калмыка вертелся тонконогий жеребенок и уморительно
прыгал. Максим засмеялся, вспомнив прошлогодний спор.
- Афонька, беги в кабак, - приказал он младшему сыну.
Пока тот бегал, Максим успел рассмотреть жеребенка. С первого же
взгляда этот смешной упрямец сильно понравился казаку. Опытный глаз быстро
приметил и оценил в нем задатки скакуна.
Прибежавший из монопольки Афонька поставил четверть на стол, достал из
погреба соленых огурцов, винограду, порезал пшеничный бурсак, и под
черешнями, склонившимися над столом, закипела попойка. Кончилась она тем,
что вконец захмелевший калмык в ночь уже сел на выменянного за свою
длинногривую поджарого мерина и уехал обратно в степь, икая и распевая
песни.
Пел о том, что звезды указывают ему дорогу к кибитке, что из жеребенка
вырастет хороший скакун и дадут за него целый табун коней, а Учур подарил
его казаку за четверть водки.

* * *

На заре, когда казачки, прогоняя коров в табун, петухами перекликаются,
приветствуя друг дружку, Максим снова осмотрел сосунка.
- Толк выйдет. Должен выйти, - уверял он себя. - Ну, ну, шельма, -
ласково грозил жеребенку, который, собираясь в комочек, норовил лягнуть
хозяина. - Ишь ты, азият!
С этого дня Максим стал растить и холить жеребенка. Каждое утро гонял
его по траве, чтобы копытца, вымытые росой, крепли и не были ни хрупкими, ни
мягкими. Часто купал его, чистил, кормил как-то по-особенному и никого не
подпускал к нему. "Пусть одного хозяина имеет", - думал он. Жеребенок знал
голос Максима и, гремя копытцами, стремительно летел на его зов, прыгая
через собак, растянувшихся на солнцепеке, свиней, опрокидывая ведра и все,
что попадалось ему на пути. Максим так ревностно заботился о своем любимце,
отдавая ему все свои помыслы, что тот и в снах стал прыгать перед ним, буйно
веселясь. А казак, опасаясь за целость его ног, испуганно кричал: "Го!
Го!" - и, просыпаясь, бежал в конюшню.