"Артем Веселый. Седая песня" - читать интересную книгу автора

Где бы ни был Максим, у соседа ли, в станичном ли кабаке, он неизменно
затевал разговор о жеребенке.
- Ну, брат, и конь у меня, ну и конь - и-и-и, - тянул он, сладко
закрывая глаза и подперев щеку ладонью. - Конь... конь... картинка! - крутил
Максим головой. И вдруг, встрепенувшись и вытаращив глаза, грохал кулаком по
столу и хрипел, перегибаясь к собеседнику:
- Знаешь... Ни у кого нет такого! Ни у кого!
- Рано хвалишься, Максим Афанасьевич. Ешо ничево не видно.
- Брешешь!

* * *

Долго казак ломал голову, выдумывая, как бы позанозистей назвать
жеребенка. Извелся, а не мог подыскать подходящего имени своему любимцу и
пошел к атаману. Тот сидел в палисаднике в одних кальсонах и, изнывая от
жары, тянул ирьян.
- Зови Ханом, - посоветовал он. - И коротко и хорошо, а к тому же и
конь твой из азиатов, - глубокомысленно докончил атаман и напросился на
магарыч.
- Это как будто подходяще, - согласился Максим.
С тех пор только и было слышно в его дворе:
- Хан, чертова голова, куды лезешь, - гудел старший сын Гришка, отгоняя
жеребенка от мешков с мукой.
- Ха-а-ан, - ласково кликал сам Максим.
- Хан, проклятущая животина, - вопили бабы, заметив, как озорной
сосунок топчет цыплят. - У-у, идол пучеглазый, бодай тебе покорежило!
Жеребенок срывался с места, взбрыкивая, летел в дальний угол двора,
мчался обратно и, вздыбливаясь, наскакивал на баб. Те визжали переполошливо
и лепили на Хана ядовитейшие ругательства. Максим, прислонясь к амбару,
покатывался со смеху.
- О-ххо-хоо! Ой-ой, умори-и-или, - болтал он руками и под яростные
взгляды баб покатывался еще пуще и перегибался пополам, как надломленный
тополек. А потом он угощал любимца бубликами и сахаром.
Домочадцы роптали:
- Связался черт с грешной душой. То, бывало, во двор не заманишь, а
теперь со двора не выпроводишь. Покою нет.
А Максима словно и не касалось это. И лишь когда кто-нибудь вооружался
увесистым поленом, намереваясь вздрючить провинившегося бесенка, он выступал
на защиту:
- Я тебе...
И покушавшийся, охлажденный грозным окриком, моментально забывал о
своем гневе и прощал Хану все его прегрешения. Обрывать Максим любил и умел.
Лет пять назад он коротко объявил собравшейся полудневать семье:
- Ну, детки, наживайте, а я вам не слуга боле. Будя, поработал. - И
довольным взглядом обвел свой богатый двор. - Ишь добра-то!
Домочадцы переглянулись. Сыновья закашляли, бабы прижухли. Пелагея,
седеющая жена Максима, встала и поклонилась мужу:
- Твоя воля, батюшка. И на этом спасибо.
А Гришка, скупой и расчетливый, чуть не плача, загундосил:
- Дык как же так, папаша, покос вить подходит. Мыслимое ли дело?