"Артем Веселый. Седая песня" - читать интересную книгу автора

Максим отстранил деньги.
- Отдай, - чуть не заплакал Сафронов и, сорвав с головы сиреневую
папаху, ударил ее оземь.
- Не отдам, - отрезал Максим, швыряя свою.
Сотник побагровел, как спелая слива, резко повернулся и пошел, рубя
шаги. У калитки он громко плюнул и так рванул ее, что крашеный частокол
задрожал и загудел. Максим же, тихо посмеиваясь, глядел ему вслед.
- На десять, ваше благородие, только отвяжись...
На Успенье в станице открывался кермаш [Большая ярмарка, на которой
торгуют главным образом скотом.], и казаки стали готовиться к скачкам.
Максим готовился уже давно. Целую неделю кормил он Хана сухарями, на зорях,
чтобы никто не видел, проминал его в займище, а на ночь смазывал ему ноги
свежим коровьим маслом. Сам же он почти ничего не ел, спал на голой земле,
чтобы стать легче, и даже бросил пить. Казак волновался и нигде не находил
себе места.
Утром, в день скачек, Максим открыл двери конюшни. Хан встретил его,
гремя кованым ржаньем и нетерпеливыми копытами. За это утро домочадцы
сбились с ног, снаряжая своего хозяина на праздник. Гришка оправлял новое
седло с серебряным набором, Афонька выколачивал потники, а бабы украшали
уздечку разноцветными лентами, Максим, стараясь казаться степенным,
осматривал подковы Хана. Недавно он собственноручно перековал жеребца, а
потому осмотром остался вполне доволен.
- Ну, Хан, смотри не выдавай, - тихо обратился он к своему любимцу и
заискивающе погладил его ладонью. - Уж я ли тебя не кохал...
Через час Максим, красуясь бравой посадкой, выезжал со двора. За
воротами Хан плавно, как волна, поднялся на дыбы, так же плавно опустился и,
чуть покачиваясь, пошел легко, играючи. "Хороший знак", - подумал Максим.
На кермаш съезжались со всего Дона. Были тут и строголицые, бородатые,
словно с икон сошедшие, старообрядцы из глухих хуторов и заимок, цыгане и
цыганки, наглые и крикливые неряшливые пастухи с западных степей и диковатые
калмыки с дальних кочевий. В этой пестрой толпе шныряли маклеры из Ростова с
непомерно толстыми цепочками на жилетках и нафабренными усами.
Кермаш клокотал, захлебывался в зное, в пронзительной разноголосице.
На вечер орда степняков перекатилась к станичным садам, где сидельцы
уже врыли призовой столб и провели плугом глубокую борозду - грань, заходить
за которую воспрещалось. Максим беспокойно ерзал в седле, отыскивая чужих
скакунов - соперников Хана. "Колыхалины скачут, Дохновы, - молчаливо отмечал
он, - вон и фетисовская кобыла. А это? Э-э-э, да и Фроловы скачут". Перед
Максимом мелькнул на горбоносом донце продувной и плутоватый Егорка Фролов.
В зубах он держал бублик, и его веснушчатая рожица сияла довольством.
Атаман, записав Хана в "скачущие", сказал Максиму, уронив улыбку и
глаза на свои лакированные сапоги:
- Видал, у Сафронова какой жеребец? Смотри, парень!
Сотник Сафронов, жаждая затмить славу Хана и тем уничтожить его
упрямого хозяина, привел из Бухары прекрасного, белого в ржавом крапе
скакуна Бухарец на первый взгляд казался нескладным потому, что был длинен и
гибок, как кошка, но ходил он мягко, будто плыл, и это заставило Максима
насторожиться. "Добрый конь, чего и говорить", - признался он самому себе.
Хан горячился, храпел и часто дыбился, порываясь скакать. Вокруг него
толпились степняки. Сафронов прогревал своего бухарца у призового столба. Он