"Феликс Ветров. Старая проза (1969-1991 гг.) " - читать интересную книгу автора

давно.
Оглянуться не успела - неведомо как набились в синий "Москвич". Гузик
тронул машину, и тут-то Наташа в первый раз узнала, каково с ним ездить.
- Не боитесь? А то... некоторые, - не без ехидства кивнул на заднее
сиденье, - поначалу дрейфили.
- Нет-нет! Я обожаю скорость.
- Вот это я понимаю! Вот это девушка!
Рядом с ним Наташа вдруг увидела себя не той деловой, умеющей
нравиться, умеющей вставить свое веское слово женщиной, какой она хотела
себя видеть.
Она была маленькой и глупой рядом с ним. Ни черта не смыслящей в жизни.
И это не было унизительно. Ведь она бегала в четвертый класс и решала
задачки про пешеходов, когда он уже управлял самолетом.
- Куда вы меня везете?
- Командира пропивать, - сказал инженер.
- Это как?
- Хватит! - рявкнул Гузик и тормознул так, что всех швырнуло вперед. -
Мотя, я отрежу тебе язык. Как поняли? Прием!
Через час они уже сидели впятером за белым столиком ресторана, пили за
Лешку, за указ о его награждении орденом Красного Знамени, И хоть выпито
было совсем немного, у нее плыло перед глазами. Минутами Наташа спрашивала
себя: "Это я?", "Почему я здесь?", "Что со мной?", "Отчего мне так
удивительно хорошо?"
О чем они говорили тогда весь вечер? Она забыла. Но помнит: там, в
ресторане, она, кажется, впервые за несколько лет забыла о своей профессии.
Не переспрашивала. Не мотала на ус их словечки. Не "входила в материал". Не
"врастала". Она сразу стала своей в этой компании. И только там с пятью
летчиками поняла вдруг, как устала от своей работы с ее неизбежным гнетом
умных разговоров, бесконечных споров, в которых так редко рождалась истина,
от цепкого профессионализма, разведенного на пижонстве. Конечно, в Центре
было много настоящих умниц, светлых голов и великих трудяг, но они почему-то
всегда оставались в тени, помалкивали, не били себя в грудь. Наташа
чувствовала: и эти из той же породы людей, что восхищали ее, из того
негромкого братства знающих цену опасности и тревоге, верному слову и редким
минутам радости, когда все на полную катушку. И хоть Гузик был именинником,
о "чэпэ" не говорили. И вообще о делах летных. Видно, не принято было при
"рожденных ползать".
Только когда налили по первой, все встали. "За тех, кто в воздухе", -
сказал Прохоров, второй пилот.
Больше она не запомнила, кроме этого тоста, ни слова. Но одно врезалось
в память - ее ощущение прибытия к какой-то долгожданной станции жизни.
Лешка усмешливо и мило, как за маленькой, ухаживал за ней, подкладывал
на тарелку то одно, то другое, щелкал зажигалкой, улыбаясь, смотрел
исподлобья и чуть подмигивал, едва заметно.
Из ресторана выходили ночью. Прошел дождь, и асфальт отражал огни.
Гузик хотел сесть за руль, но Прохоров забрал ключ.
- Нет уж, - сказал Крымов. - Спасибо. Принял ты, конечно, с гулькин
нос, но мы знаем, чем дело пахнет. Уж помрем как мужчины.
Летчики начали прощаться. И в том, как они добродушно мяли ее руку в
своих лапищах, она увидела их преданную любовь к командиру.