"Павел Вежинов. Весы" - читать интересную книгу автора

сначала она была мертва и что жизнь в ней возникла только потом, через
миллиарды лет. Но это вовсе не обязательно. Пусть даже вселенная вначале
была не совсем живая, все равно она наверняка хранила в себе некую память о
жизни. И может быть, ослепленная собственной первой вспышкой, сберегла эту
память в вечности.
Позже - целую вечность спустя - я стал различать в безбрежном море
света отдельные составные части. Сначала я увидел потолок - белую и
блестящую, пока еще бесконечную, плоскость. Белый глобус лампы на тонкой
металлической трубке. Гладкую белую стену, лишенную всякой фактуры, -
границу моего пока не осознанного человеческого существования. Нет, я еще не
был человеком, или канарейкой, или хотя бы пауком. Разве что какой-нибудь
инфузорией. А гораздо позже я понял, что стена не была ни белой, ни гладкой,
но это - отдельный вопрос. И вообще не следует полагаться на это мое
нынешнее описание. Я различал отдельные предметы, но еще не знал, как они
называются. Мало того - я все еще не разграничивал себя от них. Они
существовали со мной и во мне, в моей неподвижности, были частью меня
самого. Например, я даже не подозревал, что в мире есть движение. Но все же
слегка повернул голову вправо, как подсолнух поворачивает венчик к солнцу. И
дрогнул. Назовем это первым легким волнением, первым движением моей души.
Что угодно из случившегося позже я могу забыть, но эту минуту - никогда.
Вот что я увидел. Большое окно в белой раме, за невидимым стеклом -
ветви гигантского дерева. По крайней мере, таким оно мне тогда показалось, -
гигантским. Внезапно я словно растворился в его зеленом сиянии. Густая крона
была тоже залита светом, но этот свет был совсем другой. Он был живой, он не
сиял, а подрагивал, как плазма, - безмерная, бесконечная жизнь. Листья у
дерева были темно-зеленые, сильно изрезанные, с каким-то металлическим
отливом. Совершенно неподвижные и все же, как и сам свет, бесконечно живые.
Алчно, с неутолимой жаждой я смотрел на эту жизнь, ненасытно глотал ее, как
глотал бы живительную воду умирающий от жажды. И все-таки я больше не был
так тихо и радостно спокоен, как в той, первой моей вечности. Пусть я был
счастлив, но это совсем другое, разное. Теперь все, что я видел, находилось
вне меня. Сам того не сознавая, я уже разграничивал себя от всего
остального. Прошло много месяцев, прежде чем я понял, какой страшной была
эта минута. Именно это понимание своей обособленности постепенно наслаивает
в сознании человека зловещую идею конечности бытия, его прерывности, в
последнем счете - идею смерти. Но тогда я был жив, именно бесконечно жив,
без тени мысли о смерти.
И тут произошло нечто странное, чего, мне кажется, не опишешь словами.
Неожиданно откуда-то прилетела и села на ветку рядом с окном птица, - черная
птица с острым желтоватым клювом. Это был самый обыкновенный дрозд, вы,
наверное, не раз видели дроздов в парках и скверах, кажется, эти птицы
окончательно переселились в города. Но вряд ли вы обращали внимание на то,
как изящны и совершенны формы этой невзрачной птицы. Дрозд поерзал на ветке,
потом заглянул в комнату и уставился на меня.
Вот это и было странно - в ту же минуту, мгновенно и спонтанно, я
подумал, что я - тоже птица. Правда, слово "подумал" звучит неточно, разве
что допустить, что каким-то таким же образом думают все живые существа, в
том числе, например, деревья. Главное, я чувствовал, что дрозд - это я, а
я - это дрозд. Это даже не странно, это, скорее, естественно, - что же еще
может подумать животное, увидев другое животное, тоже единственное в своем