"Павел Вежинов. Весы" - читать интересную книгу автора

памяти ее имя, то, пожалуй, нашел бы и ответ на свой вопрос.
Часам к шести принесли мой скромный ужин: чашку бульона и небольшой
сухарик. Его принесла рослая женщина лет сорока с огромной мягкой грудью.
Лицо у нее было широкое и необыкновенно добродушное. Но в первую минуту я
даже не взглянул на нее - все мое существо устремилось к еде с такой
яростью, с такой внутренней силой, что я в первый раз после того, как пришел
в себя, был глубоко потрясен. Неужели в душе человека нет двигателя более
сильного, чувства более яркого, чем влечение к еде? Если судить по моему
состоянию в ту минуту, такого чувства нет. Когда я протянул руку к маленькой
белой чашке, пальцы у меня дрожали.
- Сейчас, сейчас, - женщина улыбнулась мне, - сейчас мы вас покормим...
- Вы будете кормить меня?
- Так положено. Вам нельзя прикасаться к еде. Откуда мне знать, вон вы
какой голодный, еще проглотите все сразу...
Конечно, она была права. Я мог бы проглотить не бульон, но и саму
чашку. Женщина устроилась удобнее на табуретке, заправила мне за ворот
салфетку и зачерпнула ложку золотистой жидкости. Никогда забуду, что я при
этом почувствовал. Дело даже не в хорош или плох был бульон; вначале его
вкус разочаровал меня. Но это первое ощущение блаженства, когда горячая
жидкость пошла по пищеводу, нельзя ни с чем. Однако со второй ложкой моя
кормилица не спешила.
- Все так рады, - приговаривала она, - так рады, вы уже в сознании...
Некоторые даже поговаривали, что вам не выкарабкаться... Один Топалов...
- Сколько дней я пролежал без сознания? - перебил я ее.
- Да не знаю, не считала, сколько дней да сколько ночей... Но недели
две будет...
Я дрогнул - первое, еще неясное ощущение испуга.
- И как меня кормили?
- Это мы умеем... Можно питательные смеси вводить в кровь, можно и
уколы делать...
Но я почти не слышал ее. Две недели пробыть без сознания - это,
пожалуй, в самом деле страшновато.
- Сейчас вашей жене звонят по телефону. Хотят и ее обрадовать,
бедняжку...
Но и эта женщина ни разу не видела моей жены и не знала, как ее зовут.
Она старательно кормила меня по каким-то не известным мне предписаниям, и
после каждой ложки ее лицо становилось все добрее, все нежнее, и я бы даже
сказал, все красивее. Можно было подумать, что это я ее кормлю, а не она
меня. Наконец она встала.
- Я сегодня еще приду, - сообщила она, по-матерински улыбаясь. Да,
действительно по-матерински, хотя из нас двоих старший был я. - К восьми
часам...
И ушла. Все уходили, а я оставался. Примерно через полчаса появилась
медицинская сестра. Вряд ли кому случалось видеть существо более чистое и
стерильное. Она была так вымыта, так выстирана, так великолепно накрахмалена
и выглажена горячим утюгом, что сияла прямо-таки неземной белизной. Но сама
сестра показалась мне холодной. Или высокомерной - даже теперь мне трудно
сказать, какой именно. Она взглянула на меня совершенно спокойно и, ни о чем
не спрашивая, воткнула мне в бедро шприц; между прочим, она сделала это так
умело, что я почти ничего не почувствовал. И только после этого благоволила