"Барбара Виктор. Новости любви " - читать интересную книгу автора

Чувство вины преследовало меня до тех пор, пока я не поняла, что как раз
этого ждали от меня как сами жертвы, так и телезрители, для которых я
работала. Я была как бы соединительной субстанцией между первыми и вторыми.
Вы только посмотрите, что здесь творится! Караул!.. Грэйсон был абсолютно
прав - телезрителю требуется, чтобы о пронзительной человеческой трагедии
рассказывала именно женщина. Удивительное сочетание страдания и секса.
Однако что-то происходило внутри меня самой. Моя личная жизнь растворялась в
каком-то тумане. Эмоции пробуждались во мне, только когда дело касалось
других. Но я оставалась совершенно бесчувственной по отношению к своей
собственной жизни.
Ник Сприг держал обещание, которое дал мне четыре года назад. Он
продолжал обучать меня всему, что касалось "этого поганого бизнеса" - а
именно телевидения. Что бы мне ни рассказывали в процессе интервью, я не
выказывала никакого смущения или удивления. В противном случае мне пришлось
бы выслушивать одно и то же снова и снова.
- Люди обожают рассказывать, - поучал меня Ник Сприг. - Если хочешь
заставить их заговорить, постарайся лишь выглядеть удивленной. Тогда они
тебе выложат все.
Итак, карьера Мэгги Саммерс началась как нельзя лучше. Другое дело ее
супружество.
В тот самый вечер, в сочельник семьдесят четвертого года, Эрик и я были
приглашены на ежегодную вечеринку к Саммерсам - по обыкновению роскошную и в
обществе родителей Эрика, а также Клары и Стивена Блаттсбергов. Эта
традиционная вечеринка - прекрасный пример того, почему я все еще была женой
Эрика Орнстайна. Отважиться нарушить годами поддерживавшуюся традицию - так
же трудно, как и решиться на развод. Я просто не была готова к тому, чтобы
перейти в другое качество.
Эрик был поглощен завязыванием черного шелкового галстука-бабочки, а я
сидела за своим туалетным столиком, с тоской размышляя о предстоящих мне
ужасных часах.
Эрик напрочь отказывался обсуждать со мной мои дела. Если случалось,
что меня узнавали в ресторане или на улице, то Эрик начинал кривляться,
обращаясь к людям:
- Вы се узнали? Очень мило! Теперь мы продолжим наш обед, если вы не
возражаете...
Или:
- С вашего позволения мы все-таки перейдем улицу? Мы платим налоги, как
простые смертные...
По негласному правилу орнстайновского домостроя мне было категорически
запрещено говорить дома о том, что Эрик называл "нью-йоркской уличной
грязью". Другое установление было еще более сурового содержания. Последние
четыре года моя зарплата соответствующим образом учитывалась в финансовом
обороте Эрика Орнстайна, и суммы, которые выдавались на карманные расходы -
на такси, завтраки и тому подобное, - никогда не превышали двадцати пяти
долларов в месяц. Более того, еженедельно эти расходы дотошно
калькулировались, и каждый оставшийся цент возвращался в семейный бюджет. В
семье, где оба супруга зарабатывают деньги, необходим жесточайший учет и
контроль, не уставал повторять Эрик. Во всем этом его "учете и контроле"
было что-то несправедливое, однако я оказалась совсем не готова этому
противостоять. А когда наконец я собралась с духом, было уже слишком поздно.