"Анатолий Корнелиевич Виноградов. Повесть о братьях Тургеневых " - читать интересную книгу автора

покинуть Москву и родительский дом. Делал он это не без радости, хотя эта
радость была отравлена сознанием, что нехорошо оставлять старика отца на
попечении двух младших братьев. Но уж очень стала тягостна обстановка. Иван
Петрович все больше и больше уходил от жизни. Катерина Семеновна, как
заноза, шла против своего времени и мстила ему. Каждый новый день нес с
собою все большее ей раздражение. Услышав от сына Александра слова, правда
сказанные по-немецки Николаю, о том, что русское самодержавие есть хищение
власти у народа, она побагровела от злости и не вышла прощаться с сыном.
Александр Иванович из Твери и из Торжка, где перепрягали лошадей встречного
курьера, послал ей в Москву нежные письма.
Холодным зимним утром появился он на Лиговке. Каждый раз, как приезжал
он в Петербург, все одно и то же восхищенное чувство охватывало его. Он с
обожанием относился к северной столице. Тщательно переодевшись, слегка
позавтракав, поехал он к Виктору Павловичу Кочубею, как уговорено было с
Новосильцевым. Важные императорские сановники приняли его лучше, чем то мог
ожидать его возраст. Новосильцев и Кочубей говорили с ним, как с равным. С
табакеркой, осыпанной брильянтами, в туфлях, белых чулках, со звездою на
фраке, Кочубей, черноглазый, чернобровый, с седой головой, смотрел на
Тургенева весело, с каким-то беспечным задором, простительным для сановника,
которому страшно везет в жизни. Новосильцев пускал клубы дыма из трубки.
Брильянтовые перстни сверкали у него на пальцах. Он говорил глухим, почти
сиплым басом. Опухшие веки были красны, щеки помяты и в жирных складках. Не
стесняясь, продолжали они разговор при Тургеневе. Разговор был отвлеченный,
по поводу одного провинившегося придворного. Кочубей вспоминал правила
нравственного поведения и религии. Новосильцев брал согрешившего под свою
защиту. Он говорил с напускным смирением:
- Ваше сиятельство отрицает закон божественной благодати. Имейте в
виду, что человеческая порядочность есть гордыня. А ничто так не оскорбляет
господа, как гордыня его тварей. Грех делает человека скромным, кающимся. А
ведь это только и нужно. Умиленное сердце смягчает гнев божий, а гордыня
леденит.
- Но ведь вы же говорите шутя, Николай Николаевич?
- Нет, я говорю совершенно серьезно. Вы должны понять этого молодого
человека и оправдать его, хотя бы по ходатайству митрополита Платона. Не
могу вашему сиятельству не выразить свое удивление - вы были защитником
подстрекателей и стачечников, поднявших революцию на суконной фабрике
Осокина в Казани и на суконной фабрике Кривошеиной в Воронеже. Там, где
действительно нужна суровость, ваше сиятельство взывает к человеческим
чувствам и молодому царю внушает несбыточную уверенность в доброте
человеческой природы. Я сам уважаю дела комитета: готовить конституцию, -
быть может, предотвращать революцию, но нельзя же прощать открытых
якобинцев.
- Какие это якобинцы! - захохотал Кочубей. - Голодные суконщики,
неграмотные и глупые, которых фабриканты хотели послать на нефабричную
работу. Они даже правы, по-моему.
Спор сановников продолжался еще два часа. Затем Новосильцев стал
прощаться. Выходя вместе с Тургеневым, он говорил:
- Ну, покажите вашу немецкую мудрость. Завтра экзамен по политической
экономии в Педагогическом институте. Потрудитесь экзаменовать, а потом
поговорим с вами о занятиях ваших в Комиссии по составлению законов.