"Георгий Вирен. Путь единорога" - читать интересную книгу автора

волосы, поджав под себя ноги, сидела на этом диване, перебирала истертые
струны, пела тонко и чисто: "Понедельник, понедельник, понедельник
дорогой, ты пошли мне, понедельник, непогоду и покой..."
- ...Матвей, ты любишь дождь?
- Нет.
- Почему?
- Потому что нелетная погода.
- Ну это раньше, а теперь?
- И теперь не люблю.
- Почему?
- Потому что нелетная погода.
- А я люблю. Особенно мелкий, негромкий, осенний. Он так тихонько
шуршит, как будто кто-то идет не спеша. Говорят: идет дождь. Он правда
идет. Я его представляю человеком, который идет ко мне в гости. Иногда
бежит кто-то большой, шумный, этакий сердитый великан. А тихий осенний
дождик - он старенький и добрый, он сказки рассказывает, он всех любит,
всех успокаивает. Он мой друг. А вот ливень я не люблю - он кричит на
одной ноте и похож на электричку над ухом.
- Фантазерка ты, - Матвей обнял ее и ткнулся лицом в плечо.
- Это не фантазии, Матвей, это все правда, - серьезно сказала Мила. -
Это все есть. Если мы чего-то не видим, то не значит, что этого нет. Я
когда была маленькой, думала, что Деда Мороза со Снегурочкой можно
увидеть, и много раз в новогоднюю ночь старалась не заснуть. Потом я
недолго была дурочкой и думала, что сказки - это неправда. А когда стала
взрослой, то поняла, что все, о чем мы думаем, все сказки, все фантазии,
как вы их зовете, - все это правда. Это есть, это с нами, это в нас. Ты
понял?
- А наш дядя Коля Паничкин, пьяница поселковый, поет: "Мы рождены,
чтоб сказку сделать пылью!"
- Я не знаю, зачем твой дядя Коля рожден, но только им это никогда не
удастся... Слышишь, Матвей, слышишь? - Она вдруг привстала. - Слышишь -
дождь уходит!
- У меня слух никудышный, самолетами порченый, - вздохнул он
виновато.
- Да? - Мила с жалостью поглядела на него, а потом тонким пальчиком
провела по его щекам, по бороде. - А я все равно тебя люблю.
...Господи! Каким давним, каким неправдоподобным казалось то время,
когда Матвею говорили: "Люблю!" Новехонькие формы, острые складочки на
брюках, фуражечки с форсом набок - курсантское времечко! Танцы, гулянья,
ночные провожания, Кати, Светы, Вали в тугих кримпленовых платьях, и
музыка, томительная, медленная музыка, и руки на их упругих талиях,
спинах, открытые губы и наивные: "Люблю"... И скоро, очень скоро - совсем
другая музыка, и одна из них - то ли Катя, то ли Света - у закрытого
гроба, в двадцать лет вдова с годовалым пацаном. "Никогда! Никогда! - зло
и упрямо повторял про себя Матвей, стоя в почетном карауле у гроба первого
офицера из их выпуска. - Смотри! - заставлял он себя не отводить глаз от
женщины. - Смотри и помни! На всю жизнь, сколько ее тебе осталось,
запомни. И не смей плодить сирот и вдов". Над скорбящим поселком рвали
сверхзвуковой барьер самолеты, как будто салютовали летчики погибшему
однополчанину, а Матвей твердил: "Вот твоя судьба - эти ревущие,