"Георгий Вирен. Путь единорога" - читать интересную книгу автора

нежный. И тогда ему показалось, что девушка соткалась из тумана и
растворилась в нем, и было в ее явлении нечто загадочное, нечто не
принадлежащее твердому миру вещей и простых событий, нечто родственное
наваждению, мороку, и то была не шутка, не обман чувств и напряженных
нервов: Матвей вдруг понял, что с самого начала подспудно смутило его -
Карат, голосистый, заливистый Карат почему-то смолчал на этот раз и теперь
лежал у крыльца, тихо урчал и косил испуганным темным глазом.
Опираясь на клюку, вернулась из магазина хозяйка.
- Тетя Груня, а я комнату сдал, - склонил он повинную голову.
Старуха постояла молча, обдумывая.
- Кому сдал-то? - спросила наконец.
- Какой-то девушке. Она одна. На все лето.
Подобие улыбки скользнуло по морщинистому старухиному лицу.
- Ну и ладно сделал, - махнула она рукой и пошла в дом. Уже с крыльца
спросила:
- За сколько сдал-то?
- За триста...
- Ирод бессовестный, - беззлобно сказала тетя Груня. - Ты б еще за
триста рублев Каратову вон будку сдал. Оглоед.


...А тогда, после песочной дорожки, после березовой аллеи жить стало
невозможно. То есть жить даже очень можно - с военной-то пенсией здоровому
бездельнику (ну и что, что на протезе? Не в инвалидной ведь коляске! А
боли... Стерпеться нельзя, что ли?). У, еще как можно жить-то, и не
доживать, а именно жить ("Ста лет тебе не обещаю, - сказал лечащий врач на
прощанье, - но до восьмидесяти можешь дотянуть. Если не сопьешься"),
наконец, жить, не считая сроков! Но не мог.
Плотно закрыл окна в комнате и на кухне. Двери из кухни в прихожую и
из прихожей в комнату открыл настежь. Пустил газ на полную из трех
конфорок и лег на диван в белой рубашке и в тренировочных брюках. Думал,
что заснет себе тихонечко - и привет. Но сна ни в одном глазу не было.
Лежал, вытянув руки по швам, и пытался вспомнить детство, но вспоминались
только мать и отец - рядком, как на свадебном фото, а вот этого вспоминать
не хотелось. Он красиво придумал, что перед смертью вся жизнь пробежит
перед мысленным взором, замедляя бег на счастливых мгновениях, показывая
их вновь и вновь, как показывают рапидным повтором голы на экране, но ни
хрена почему-то не бежало. И будто в насмешку вылезли толстые голые ляжки
безымянной от времени девицы и его, Матвеево, давнишнее глупое, почти
мальчишеское удивление: "Вот это да! А под юбкой и незаметно было, что
такие толстые!" Завоняло газом. С раздражением встал, достал бутылку
водки, зубами сорвал пробку, налил сразу стакан и вылил сразу. И кинулся к
окну, чуть не вышибив раму, распахнул его - глотнул прохладный чистый
воздух летней ночи. Стоял, вбирая его. Выталкивал газ из легких. В тишине
ловил ничтожные звонки, расшифровывал их (машина... ветер в листьях...
шаги прохожего... черт его знает что... скрип рамы...). Дрожал то ли от
холода, то ли от предчувствия. И внезапно, разбив тишину, раздался
привычный взрыв - невидимый, однополчанин прорвался за звуковой барьер,
ушел в иное измерение и подмигивал оттуда, недоступный судьбе.
Наутро помер майор Басманов, а выживший Матвей отправился в свое