"Георгий Вирен. Путь единорога" - читать интересную книгу автора

другое измерение. Уходил он медленно, по пути меняясь, день за днем
обрастая новыми подробностями: появились борода и тяжелая суковатая палка
по руке, неспешным, тяжелым стал шаг, слова порастерялись, набралось
молчания... А потом этот дом в поселочке возник, и бабка Груня, и Карат, и
зимний тулуп, и ватник на осень и весну, и хватка колоть дрова, и с печкой
управляться, и многое другое, что могло показаться сутью, но было лишь
предисловием к сути.
А суть нарастала медленно. Матвей сопротивлялся: она представлялась
ему темной пульсирующей массой, набухающей, вяло клокочущей, страшной до
озноба, до мурашек, колюче бегущих по коже от затылка к пяткам, а потом -
по рукам, по кистям, да самых пальцев, и пальцы дрожали. Просыпался
посреди ночи, выходил курить на крыльцо, вполголоса говорил звездам: "Не
дай мне Бог сойти с ума...", и звезды согласно мигали: "Не дай..." Он
отталкивал нарастающую суть, пугался ее, называл безумием и содрогался от
прежде неизвестного ему страха. И неравная эта борьба тянулась долго,
выкручивала нервы, высасывала душу, пока однажды, обессиленный,
измотанный, дрожащий, не вышел он на обычное свое крыльцо... То все как-то
ночью выходил, а тут - под утро проснулся.
И увидел рассвет.
Просто рассвет. Июньский. Обычный - розовеющий с востока.
Завороженный, не мог оторвать взгляд. Не шелохнувшись, стоял до
чистого утреннего неба.
И тогда отчетливо понял, что это - чудо. А значит, глупо не верить в
чудеса.
Вот и прорвался он за барьер - без взрыва, в тишине. За барьер
трезвого смысла, одномерности и расчета.
Лишь потом, много спустя, он все это вспомнил, обдумал, исчислил и
назвал именами, а тогда словно стронулось что-то в мире, переменилось, и
только одно откровенно и ясно предстало перед ним: он обречен на войну с
этой слепой жизнью, не знающей своего будущего. Он победит тьму, развеет
ее, и каким бы диким, нелепым ни казалось со стороны это противоборство,
он вступит в него. Ради этого были летные годы, ради этого - самообман
сроков, ради этого - мучительное воскрешение. Все не случайно: он избран,
отмечен, предназначен.
Исчезла темная, клокочущая масса, исчез страх, внезапно обнажилась
суть, и была она прекрасна.


- ...Что это вы не спите? - сказал Матвей, и вышло грубо, будто был
он сварливый хозяин и цеплялся к жиличке.
Он смутно увидел ее в темном открытом окне, сидящую с ногами на
подоконнике, когда вышел по старой привычке покурить часа в два ночи.
Кончался май, она переехала на дачу неделю назад и жила незаметно, почти
не соприкасаясь ни с хозяйкой, ни с Матвеем.
- Я очень люблю ночь, - сказала она едва слышно. - Я сова. Если б
можно было, я жила бы ночью, а днем спала.
- И что б вы делали ночью? - с усмешкой спросил Матвей и опять
почувствовал неуместность своего тона. Но она будто не заметила этого.
- На помеле летала бы, - серьезно сказала она.
- А-а, так вы, значит, ведьма? - засмеялся Матвей.