"Януш Леон Вишневский. Постель" - читать интересную книгу автора

не заметила, что в твоем списке эмоций - о, как тебе претило, когда их
совершенно, как ты считал, "ненаучно" называли чувствами! - вообще не было
любви! Были вожделение и наслаждение, были страсть и страх, стыд, грусть,
уважение, презрение, печаль и радость, но любви в этом твоем рейтинге чувств
не было совершенно. Даже если ты не веришь в любовь, что тебе стоило тогда
придумать ее и добавить в свой список! Хотя бы для меня. Молодые женщины,
впервые отдающиеся (так это, кажется, когда-то называлось?) мужчине, обожают
быть обманутыми обещаниями любви. Любовь, сразу после алкоголя, пока
остается самым сильным афродизиаком (во всяком случае для женщин). Средний
мужчина каким-то загадочным образом (подсознание?) знает об этом и, как
правило, если вообще успеет подумать перед эякуляцией, то сформулирует и
выдаст некое банально-усредненное "Я люблю тебя". Средний, но не ты,
демонстративно презирающий "средних" мужчин. Кроме того, в сущности, ты не
веришь в любовь. Она для тебя - сейчас я сформулирую это так, как тебе
нравится, по-научному, - всего лишь эпизодическое и очень краткое состояние
вытеснения собственного эгоизма в пользу эгоизма другого лица. К тому же
алкоголь для тебя (знаю, знаю, что все это из-за твоей матери!) демон. Даже
те жалкие несколько градусов в моем любимом красном вине ты всегда считал
наркотиком, от которого я нахожусь в зависимости и который изменяет мою
личность. Понятно, что изменяет. Да я и сама страшно удивилась своей
измененной личности, когда в тот раз села перед тобой на письменный стол.
Помнишь, когда это было? Конечно нет. А я вот помню. Ты в тот день был
такой несчастный. А ты знаешь, что, когда ты несчастен, ты становишься лучше
как человек? Я заметила это в самом начале нашего знакомства. Это, видимо,
какая-то общая закономерность. Может, поэтому несчастные люди так легко
вызывают у других симпатию. Твой отец во время понедельничного институтского
собрания на повышенных тонах обратился к тебе со словами "уважаемый господин
доктор". Воцарилась тишина. Мы знали, что произойдет. Твой отец позволял
себе повышать голос, только когда обращался к тебе. И только когда собирался
тебя критиковать. Других он мог и ругать, и хвалить (заметь, тебя он никогда
не хвалил), но всегда делал это спокойно и без упоминания ученых званий. Я
тогда посмотрела на тебя. А ты, как пристыженный маленький мальчик, понурил
голову, молча кусал губы и сжимал кулаки в ожидании очередной взбучки. Если
бы это был не твой отец, ты наверняка нашелся бы что ответить, а потом вышел
бы из зала, хлопнув дверью. Как тогда, когда декан позволил себе несравнимо
менее острую критику. Но это был твой отец. Ваши отношения были - назовем
это, отталкиваясь от твоей дефиниции любви, - странным сплавом эгоизмов.
Своего рода взаимной токсической зависимостью, о которой ты не отваживался,
а твой отец не хотел говорить, потому что для него ты продолжал оставаться
неловким мальчиком, нуждавшимся в опеке, С одной стороны, ты хотел быть
таким, как он, а с другой - ты не мог простить себе, что во всем, что бы ты
ни делал, становишься так на него похож. К тому же твой отец все еще был
слишком молодым, чтобы на него смотреть как на чудака-профессора "на
излете", которого надо просто переждать, как насморк. Этой его вечной
молодости ты тоже завидовал. Сначала самый молодой профессор, потом самый
молодой декан и, наконец, самый молодой ректор института. Мало кто из
посторонних верил, что ты его сын. Студентки тоже не верили. Да ты и сам мог
у курилки перед институтом слышать их сплетни о твоем отце. "Он меня так
заводит, что только и мыслей чтобы перепихнуться..." Такой обрывок разговора
в один прекрасный день долетел и до твоих ушей. Ты мне рассказывал об этом