"Ю.Визбор. Завтрак с видом на Эльбрус." - читать интересную книгу автора

долина Баксана, прямоугольник гостиницы "Иткол", нитка дороги, леса. Мы
молчали, глядя в открывшуюся под ногами пропасть. Внезапно с потрескиванием
стали вспыхивать неоновые лампы под потолком, пол дрогнул, застучал, как
движок, мотор старого холодильника. Зажглись электрокамины. Дали свет.
- Бревно, ты прав, - сказал я, - ты прав во всем. Но я ее люблю.
Он вздохнул и раскрыл огромную, как лопата, ладонь правой руки. Я знал,
что там, поперек ладони, идет толстый и ровный шрам.
- Зачем я тебя удержал на Каракае? - спросил он.
Да, я это помню. Я многое забыл. Память моя, как рыбацкая сеть, рвалась,
оберегая себя, если поднимала со дна слишком тяжелые и мрачные валуны
воспоминаний. Но Каракаю я помнил, будто каждый день смотрел этот
документальный черно-белый фильм.

...Стоять ужасно холодно. По стене текут тонкие струи ледяной воды, вдоль
стены летит снежная крупа, барабанит по капюшону штормовки. Двигаться
невозможно, невозможно согреться, невозможно перетопнуться с ноги на ногу,
хлопнуть рукой о руку, размять спину. Рюкзак, хоть и не тяжелый, тянет вниз.
Снять его нельзя - под ним единственное сухое место, и место очень важное -
спина. Прямо перед моим лицом - кусок угольно-черной мокрой скалы, маленькая
трещина, в которую по проушину забит скальный крюк типа "Л", далеко не
новый, с многочисленными следами от молотка, царапинами и вмятинами. На
крюке висит капля воды. Этот пейзаж я рассматриваю довольно долго. Вверх от
меня идет мокрая твердая веревка, и за перегибом стены, невидимый мне,
пытается пролезть трудное, я думаю,- ключевое, место мой друг Бревно. Я
иногда слышу, как он там чертыхается или раздраженно сморкается. Ниже меня,
тоже за перегибом, стоит связка, и оттуда иногда спрашивает Помогайло:
"Паша, шо вин там робыть?" - "Лезет", - отвечаю я. "Чирти его знають, шо вин
там лезе", - говорит Помогайло. Вот такой разговор. Иногда Помогайло
закуривает, и ветер доносит до меня дым дрянных ростовских папирос. Вправо и
влево видно метров по десять той же мокрой стены. Спиной я чувствую огромную
пустоту позади пройденные нами скалы, ниже - ноздреватый лед ледника, чьи
поры сейчас наверняка забиты белой снежной дробью, ниже мокрые и крутые
травянистые склоны, а еще ниже - наш лагерь в сосновом лесу, где идет дождь
и мокрый флаг прилип к флаг штоку. Я чувствую, как на шее, под клапаном
рюкзака, становится все холоднее, свитер, ковбойка и футболка издевательски
медленно начинают промокать. Наверно, на рюкзаке сзади растет снежный
сугробик. "Ну что там, Бревно?!" - кричу я. "Сейчас..." - натуженно отвечает
он. Я слышу, как хрустит камень под триконями его ботинок, и тотчас же
стоящая колом на ледяном ветру веревка пошла вверх, скользя сквозь
треугольник висящего на крюке карабина. Я слежу, сколько ушло вверх веревки
- метр, два, три, ... почти три с половиной. Нормально. Бревно начинает
наверху стучать молотком, загоняя в стену очередной крюк. "Паш, давай! -
кричит он. - Там потом левой рукой возьмешься за мой карабин!" Я снимаю
мокрые рукавицы и начинаю лезть вверх. Я ищу зацепки, вода тотчас же
забегает в рукава штормовки. Выжимаюсь. Скребу триконями по неровностям
стены. Перед глазами медленно проходят царапины на скалах, оставленные
триконями Серого. Он страхует, я это чувствую, натянутая веревка придает мне
уверенность. Вдоль стены хлещет снежная крупа. Интересно, зачем я это делаю?
К чему мне все это? С какой стати я очутился в этом внутреннем углу холодной
северо-западной стены? Кто видит мои страдания? Я сам? Да, да, я сам. Да,