"Николай Внуков. Компанеевка и дальше (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

совсем. И когда часа через четыре, уже в сумерках, на невысоком увале берега
перед ним темной стеной поднялись сосны, он был на последнем пределе. Сил
только и осталось, чтобы проломиться через кустарники на крохотную поляну,
поперек которой, как подарок судьбы, лежала сушина. Он сел на нее и сидел до
тех пор, пока не почувствовал, что засыпает. Пересилив одурение,
непослушными руками наломал веток, сложил костерок и нащупал за пазухой
коробок со спичками. Спасибо высокому - постарался, раздобыл обрывок
клеенки, в который Алексей и завернул главную свою драгоценность.
Длинную ночь он в сонном полубреду просидел у костра, слушая тишину,
вздрагивая от случайного треска сучьев в огне. Просушил валенки, портянки,
штаны... Утром - опять спасибо ребятам - подкрепился горбушкой хлеба и
половиной селедки, аккуратно засыпал костер снегом и снова пошел на запад.
На следующую ночь вышел к станции, названия которой так и не узнал. Из
кустов осмотрел дальний конец перрона, освещенный редкими огнями, и сердце
ударило больно и радостно: на запасном пути, у самого леса стоял воинский
эшелон. Впереди, у паровоза - два классных пассажирских вагона, а за ними
платформы, крытые брезентом. Ошибиться он не мог: под брезентовыми
покрышками были танки. В голове и хвосте состава маячили часовые. Долго
наблюдал он за ними, прежде чем, наконец, решился. Выбрал момент, подобрался
к одной из платформ и нырнул под брезент. Передохнув, осторожно повел рукой
вокруг. Пальцы обожгло настывшим металлом гусеничных трак. И здесь он не
смог сдержать слез - впервые за все время.
Эшелон тронулся с места под утро и с редкими короткими остановками
погнал на запад.
Так и ехал он пять долгих суток, умирая от жажды и холода, опасаясь,
что на какой-нибудь станции охрана начнет проверять груз, обнаружит его и
сдаст в милицию. А там - дознание, суд, снова лагерь и... страшно было
подумать, что будет потом...
Шевченко слушал Очеретина с застывшим лицом.
Когда тот кончил, долго молчал. Потом подошел к окну и отвернул край
плащ-палатки.
Снаружи уже совсем рассвело, побелело. Начинался новый день, кто знает,
может быть, последний день в недалеком тылу на переформировке.
- Ну вот что, - обернулся полковник к Очеретину. - Сейчас вас отвезут в
санпропускник и переоденут. Запомните, что вы - из пополнения, отстали по
дороге, и только сейчас нагнали часть. А пока выйдите на минуту в сени.
Когда дверь захлопнулась, Шевченко подошел ко мне.
- Где документы убитых в последнем бою?
Я подал ему планшет, в котором у нас хранились бумаги для пересылки в
штаб дивизии.
Он выложил их на стол и начал перебирать солдатские книжки и офицерские
удостоверения личности. Наконец, видимо, нашел то, что нужно.
- Вот что, ординарец. Все, что сегодня произошло - это мое личное дело.
Никого, кроме меня, оно не касается. Так что... никому никакого звона об
этом. Ясно?
Потом позвал в комнату Очеретина.
Так стал Очеретин Алексей Алексеем Трифоновым, рядовым, башенным
стрелком.
Трифонов, круглый сирота, бывший воспитанник детского дома, пал в бою
под Софиевкой за несколько дней до этого...