"Владимир Николаевич Войнович. Претендент на престол ("Солдат Иван Чонкин" #2) " - читать интересную книгу автора

по-латинскому понимает, а может, и еще по-какому
И тут все добродушие с него вмиг слетело, лицо стало жестким и
холодным, как промерзший кирпич.
Я попытался исправить положение, пробовал даже и гопака сплясать, но
Худобченко, посмотрев, заметил вскользь, что и гопак у меня получается
"по-латинскому".
В ту же ночь меня взяли прямо из постели, допрашивал лично Роман
Гаврилович Лужин, разбил нос, выбил два зуба, и вот теперь я латинский
шпион.
Запятаев вздохнул, вытащил из кармана свой портсигар, угостил Чонкина
"казбеком" и сам закурил.
- Что же делать, - сказал он, - винить некого, кроме себя. А ведь как
шел! Как шел! Мне бы только до Москвы добраться, а уж там бы я... В
условиях военного времени я бы столько мог наворочать. Да вот промахнулся.
Но я знаю, я не один. Таких, как я, много. Они везде. Днем и ночью, все
вместе и каждый по отдельности, они делают свое дело, и они непобедимы,
потому что никто из них никогда, ни при каких обстоятельствах не должен
раскрываться. А если попадется такой дурак, как я, он должен немедленно и
безжалостно уничтожаться. Чтобы никто, никогда, ничего - Запятаев бросил
папиросу, сжал пальцы в кулаки, потряс ими и хотел заплакать, но тут в
дверях появился вертухай и спросил:
- Кто из вас Чонкин? На выход! - и посторонился, уступая дорогу.


4

Подследственный Иван Чонкин сидел на табуретке у стены по правую руку
от лейтенанта Филиппова, но на большом расстоянии от него, ближе к двери.
Расстояние определялось инструкцией, предусматривавшей возможность
нападения на следователя. Над белобрысойголовой лейтенанта висел портрет
Сталина с девочкой на руках. Девочка всем своим видом выражала Сталину
глубокую признательность за свое счастливое детство. На стене напротив
висела цитата из речи Сталина, оформленная в виде красочного плаката:
"Мы должны организовать беспощадную борьбу со всеми..." - прочел
Чонкин и, устав от чтения, перевел взгляд на окно, которое было прямо перед
ним. Нижняя половина была закрашена белой масляной краской с подтеками, в
левом углу было процарапано одно недлинное слово, которое Чонкину
приходилось читать и раньше.
Если бы была закрашена не нижняя половина окна, а верхняя или вообще
никакая, то Чонкин мог бы увидеть неширокую пыльную площадь и Нюру, стоящую
посредине, раскручивая сумку в руке. Чонкин не может видеть Нюру, и Нюра не
может видеть его. Его видит ворона, взлетевшая на верхушку полувысохшего
тополя. Ворона сидит на ветке и равнодушно косит глаза на Чонкина. Ей все
равно, на кого или на что смотреть - на корову, на Чонкина или на столб.
Вот она всполошилась, захлопала крыльями, тяжело поднялась, исчезла за
левым краем окна, но тут же вновь появилась и села на ту же ветку.
Глядя на ворону, Чонкин задумался. Это ж надо, думал он, сколько на
свете всяких тварей. И вороны, и собаки, и индюки, и клопы, и люди, и
гадюки, и рыбы, и всякие пауки. И каждая тварь для чего-то живет и чего-то
хочет, а кто знает чего?