"В.С.Войтинский. 1917-й. Год побед и поражений " - читать интересную книгу автора

был обязан при встрече убить любого из них. Эта грубая подделка под образцы
Великой французской революции³⁹, и при том не под лучшие, а под
худшие образцы ее, произвела на нас тягостное впечатление*.
Уже перевалив через Урал, мы получили газеты со знаменитым обращением
Петроградского совета "К народам всего мира". В этом документе мы нашли
лучшее доказательство того, что наши сердца бьются созвучно с сердцем
революционного Петрограда:
"...В сознании своей революционной силы российская демократия заявляет,
что она будет всеми мерами противодействовать захватной политике
господствующих классов, и она призывает народы Европы к совместным
решительным действиям в пользу мира.
Мы обращаемся к нашим братьям-пролетариям австро-германской коалиции и
прежде всего к германскому пролетариату. ...Мы будем стойко защищать нашу
собственную свободу от всяких реакционных посягательств - как изнутри, так
и извне.

* Позже я узнал, что эта заметка была помешена в "Известиях" одним из
редакторов (Стекловым)" самовольно, к большому неудовольствию большинства
членов Исполнительного комитета.


Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит
раздавить себя внешней военной силой. Но мы призываем вас: сбросьте с себя
иго вашего полусамодержавного порядка, подобно тому, как русский народ
стряхнул с себя царское самовластие, откажитесь служить оружием захвата и
насилия в руках королей, помещиков и банкиров - и дружными объединенными
усилиями мы прекратим страшную бойню, позорящую человечество и омрачающую
великие дни рождения русской свободы..."
Циммервальдская идея прекращения войны объединенными усилиями
восставших народов органически сливалась здесь с идеей обороны революционной
России от угрожающих ей сил германского империализма. Вопрос был поставлен
именно так, как ставили мы его в Иркутске.
Получались в поезде и номера петроградской "Правды"⁴¹. В
них, так же как и в "Известиях", чувствовалось отсутствие ясной политической
линии. Были в "Правде" статьи, казавшиеся мне совершенно неприемлемыми,
продиктованными в корне ложным пониманием положения. А вслед за ними
приходили номера, под которыми я готов был подписаться обеими руками. Уже
давно по многим вопросам я расходился с большевиками. Но меня связывали с
большевизмом воспоминания о первых шагах моей политической жизни,
воспоминания, которые нелегко было вырвать из сердца. И потому и в ссылке, и
в первые дни революции я чувствовал если не политическую близость, то все же
некоторую симпатию к большевикам.
Но теперь, когда я перечитывал в вагоне номера "Правды", большевизм
начинал казаться мне какой-то грозной загадкой. В нем, при всех его
колебаниях, чувствовалась напряженная сила, страстная устремленность, в нем
слышался гром революции. Но вместе с тем неясно было, какую роль сыграет в
дальнейшем ходе событий эта партия, столь непохожая на все остальные партии
России и столь противопоставляющая себя им всем.
В последний день нашего пути у меня был продолжительный разговор с
Церетели о большевизме. Церетели говорил о том, что политика большевиков