"Криста Вольф. Размышления о Кристе Т " - читать интересную книгу автора

скамьях, голодные, бедно одетые, а их башмаки - бог ты мой, что за башмаки!
Все же их беззащитность была для нее надежной защитой...
Три года. Чердачная каморка со скошенными стенами, стопка грубо
скрепленных тетрадей, с толстыми, серыми страницами, новые имена на книжных
переплетах - Горький, Макаренко, новые брошюрки, потребные как хлеб
насущный, брошюрки, которые получал каждый, кто подставлял руки. Как ни
странно, многое из того, что она читает, кажется ей знакомым, ее осеняет
догадка, что, может быть, все это было когда-то продумано, непонятно только,
как же после всего этого, после этой разумной ясности стало возможным
предельное неразумие. Она вскакивает: да, так оно все и будет. Так выглядит
путь к самим себе. И, значит, тоска не была смешной и не уводила с истинного
пути: напротив, она была полезной и плодотворной.
Ни слова об этом во время нашей первой прогулки. От силы два-три
названия, четкие философские или экономические понятия: в курсе ли я? Ведома
ли мне боль от самовыпрямления, и желание, которое никогда не забудется и
которым я буду поверять все последующие желания? От многого еще придется
отречься! Но она, Криста Т., на совместном нашем пути к вокзалу поднимает
воротник, прежде чем я успеваю слишком близко подойти к ней. Знаем, ну и
ладно. А что дальше?
Но тогда в своей каморке, отрываясь от четких, вразумляющих фраз, она
подходит к окну. Устремляет взгляд на семнадцать тополей. На самый высокий
взберется сегодня сын овчара, мальчик из моего класса, и под одобрительные
выкрики всей ватаги, столпившейся внизу, снимет с веток сорочье гнездо.
Яички же, почти высиженные, он разобьет одно за другим о большой придорожный
камень, на примере которого я неделю назад объясняла им геологические
напластования данной местности. А я стою рядом, я перечитала все свои
брошюры, гляжу на это и готова завыть в голос. Так тонок лед, по которому мы
ходим, так близка под ногами опасность провалиться в это болото. Размозжить
голову коту о стенку сарая, оставить в снегу мальчика, запустить птичьими
яичками в камень. Теперь это всякий раз будет попадать в нее.
Снимок! Лицо учительницы, "фрейлейн" Криста Т., двадцати одного года, в
окружении тридцати двух детских лиц, на фоне кирпичной стены школьного
здания. Может быть, в это мгновение они снова фотографируются здесь, дети
тех, кому тогда было десять лет, и учительнице по-прежнему двадцать один,
только выглядит она иначе. Я бы прошла со старым снимком по деревне, ища
тех, кому под тридцать: вы узнаете, кто это? Вы еще помните, по крайней
мере, как ее звали? Усвоили ли вы - хотя бы только это, - как она заклинала
вас не топить в речке котят, не забрасывать камнями старых ослепших собак,
не убивать птенцов ударом об стену? Смеялись ли вы над ней? А может быть,
вы, девочки, чьи женские лица просвечивают на старой карточке, может, вы
вспомнили ее хоть раз, когда прижали к груди собственных детей?
Детские лица. Смеющиеся, самодовольные, несколько робких, одно
пугающее, несколько мрачных, но я не угадываю в них тайны. Совсем другое
дело - учительница, слева в последнем ряду. Ей есть что скрывать, рану,
может быть, которая с трудом залечивается. Она решительная и сдержанная. В
том, что кто-то опирается на нее, она нашла свою опору. Она улыбается,
потому что ее просили улыбнуться. Вот только глаза...
Здесь ее место - надолго ли? Три года подряд она перед летними
каникулами становится вместе со своим классом, фотограф нажимает кнопку,
проявляет пластинку, не видит никакой разницы, выдает карточки и получает