"Криста Вольф. Кассандра" - читать интересную книгу автора

ведь и родители были когда-то молоды! Война продолжалась, она выворачивала
наизнанку каждого, и все снова менялось. Приам становился все более
замкнутым и неприступным, закаменевшим, но подвластным, только уже не
Гекубе. Гекуба стала мягче, но по-прежнему была несгибаемой. Приама боль за
сыновей убила раньше, чем враг заколол его. Гекуба, раздираемая болью, с
каждым несчастливым годом становилась сострадательней к другим и живее.
Как и я. Никогда не была я более живой, как в этот час моей смерти,
сегодня.
Что я называю "живым"? Не пугаться трудного, менять свое представление
о себе самом - вот что я называю "живым". "Слова, - сказал Пантой, тогда он
еще был моим противником, - это не больше чем слова, Кассандра. Человек
ничего не изменяет. Так почему же ему изменять именно самого себя, именно
свое представление о себе самом".
Когда сегодня я нащупываю и разматываю нить моей жизни, переступаю
через войну - черную глыбу - и медленно, с тоской возвращаюсь к годам до
войны, когда я была жрицей, ко временам мира - белая глыба, - и еще дальше
назад: девочка - уже само слово нравится мне, но куда больше ее облик в
прекрасной картине, картине детства. Я всегда больше любила образы, чем
слова, это удивительно и противоречит моей профессии, но я больше не могу
следовать ее велениям. Последним будет картина, не слово. Перед картинами
меркнут слова.
Страх смерти.
Как это будет? Победит ли слабость? Могущественная слабость. Победит ли
тело, покорив мою мысль? Победит ли страх смерти, могучим рывком займет все
позиции, которые я вырвала у своего невежества, у своей любви к покою, у
своего высокомерия, своей трусости, лени, стыда. Победит ли страх, унесет ли
словно половодьем мое решение, формулу которого я искала всю дорогу и нашла:
я хочу сохранить сознание до самого конца.
Когда наши - глупость! - когда их корабли при полном штиле пристали к
берегу в зеркально-гладкой бухте Навплии и палящее, тяжелое от крови солнце
опустилось за горную гряду; когда троянки словно только сейчас, ступив с
корабля на чужую землю, по-настоящему попали в неволю и искали утешения в
безутешных рыданиях; когда и в следующие за тем дни на пыльной, раскаленной,
мучительной дороге через крепость Тиринф и по грязи Аргоса их встречали и
провожали руганью сбегавшиеся к колеснице женщины и старики; когда на
последнем подъеме дороги по сухой, выжженной земле, над которой зловеще, но
все еще далеко возникала эта наводящая жуть груда камней - Микены -
крепость; когда застонала даже Марпесса, что было удивительно само по себе,
а нерешительный царь Агамемнон, вместо того чтобы спешить, устраивал привал
за привалом и каждый раз садился рядом со мной в тени оливы, молча пил и
предлагал мне вино, и никто из его свиты не выражал неудовольствия ("Олива,
дерево нежное..."); когда мое сердце, которого я давно не чувствовала, от
привала к привалу все уменьшалось, становилось крепче и тверже - камень,
исполненный болью, и ничто больше не смогло бы сжать его,- тогда я поняла:
мое решение готово - литое, прокаленное копье. Я останусь свидетельницей,
пусть даже не уцелеет ни единый человек, кому понадобится мое свидетельство.
Я больше не позволю себе обдумывать свое решение. Но разве это
лекарство не того сорта, что вызывает зло позлее того, против которого оно
направлено. Разве не воскресило это испытанное средство сейчас мой старый,
позабытый недуг: я, расщепленная внутри себя, наблюдаю за самой собой, вижу