"Криста Вольф. Кассандра" - читать интересную книгу автора

ослепил бы всех. Сначала робко, потом воодушевленно толпа скандировала:
Е-ле-на, Е-ле-на. Елена не показала лица. За праздничным столом она тоже не
появилась. Она измучена долгой дорогой. Парис, совсем другой Парис, передал
утонченные дары от царя Египта и рассказывал чудеса. Он говорил и говорил,
размахивая руками, безудержно, замысловато, с выкрутасами, что, по-видимому,
считал остроумным. Он вызвал много смеха. Он стал мужчиной. Я все время
смотрела на него. Но посмотреть ему в глаза мне не удавалось. Откуда эта
косая складка на его красивом лице, какое лезвие обострило его прежде мягкие
черты?
С улицы во дворец доносился звук, такого прежде мы никогда не слышали,
похожий на угрожающее жужжание улья, откуда вот-вот вылетит рой пчел. Мысль,
что во дворце их царя находится прекрасная Елена, вскружила людям головы. В
эту ночь я не допустила к себе Пантоя. В ярости он попытался прибегнуть к
насилию. Я позвала няню, которой как раз не оказалось поблизости, Пантой
ушел с перекошенным лицом. Грубая плоть под маской. Грусть, что затягивала
иногда чернотой солнце, я старалась скрывать.
Каждой жилкой я чувствовала, что в Трое нет никакой прекрасной Елены.
Когда остальные обитатели дворца давали понять, что они все поняли, когда я
уже второй раз в утренних сумерках увидела милую Ойнону, выходившую из
спальни Париса, когда рой легенд о невидимой красавице, жене Париса, сам
собою сник и все взгляды опускались, когда я, одна только я, словно движимая
какой-то силой, снова и снова называла имя Елены и даже предлагала ходить за
нею, все еще слабой, и мне отказывали, - даже тогда я все еще не хотела
поверить в невероятное. "С тобой и вправду придешь в отчаяние", - сказала
мне Арисба. Я хваталась за любую соломинку, если можно было назвать
соломинкой посольство Менелая, которое в сильных выражениях требовало
возвращения их царицы. Раз они хотели ее вернуть, значит, она здесь. Мое
чувство не оставляло сомнений: Елена должна вернуться в Спарту. И также ясно
мне было: царь должен отклонить это требование. Всем сердцем стремилась я
быть на его стороне, на стороне Трои. Убейте меня, но я не могу понять,
почему в совете спорили еще целую ночь. Позеленевший, бледный Парис объявил,
словно побежденный: "Нет, мы не выдадим ее". - "Друг, Парис, - закричала
я, - радуйся!" Его взгляд, наконец-то его взгляд, показал мне, как он
страдал. Этот взгляд вернул мне брата.
Потом мы все забыли, что было поводом к войне. После кризиса на третьем
году войны даже солдаты перестали требовать, чтобы им показали прекрасную
Елену. Больше терпения, чем может взрастить в себе человек, понадобилось,
чтобы по-прежнему повторять имя, которое все сильнее отдавало пеплом,
пожаром, разорением. Они отбросили это имя и стали оборонять самих себя. Но
для того чтобы приветствовать войну ликованием, это имя годилось. Оно
поднимало их над самими собой. "Обратите внимание, - говорил нам Анхиз, отец
Энея, который охотно поучал нас и, когда уже можно было различить конец
войны, принуждал нас обдумать ее начало. - Предположим, они взяли эту
женщину. Слава и богатство даются и мужчине. Но красота? Народ, который
сражается за красоту!" Сам Парис, словно против воли, появился на рыночной
площади и бросил народу имя Елены. Никто не заметил его растерянности. Я
заметила ее. "Почему ты так холодно говоришь о своей горячей жене?" -
спросила я. "Моя горячая жена, - был его язвительный ответ. - Опомнись,
сестра. Ее здесь нет".
Он рванул мои руки вверх еще прежде, чем я подумала: да, я верю ему.