"Криста Вольф. Кассандра" - читать интересную книгу автора

обеспечить продолжение его жизни. А фигурки, которые он вырезал, пока мы
сидели вместе, он дарил нам на память. Увидев в каком-нибудь доме фигурку,
вырезанную Анхизом (человека ли, зверя ли), ты знал, что здесь можно
говорить свободно, что в любых обстоятельствах, сколь затруднительны бы они
ни были, ты найдешь здесь помощь. Когда греки устроили резню амазонок, мы
прятали Мирину и нескольких ее сестер в хижинах, где внутри у входа стояли
теленок, коза или свинья, вырезанные нашим Анхизом. Женщины молча вели
амазонок к огню, давали какую-нибудь одежду и совали в руки, не знавшие
женской работы, веретено, ложку или брали с ложа младшего ребенка и сажали
на колени гостьям. Ни разу ни одна семья, где стояли Анхизовы фигурки, не
подвела нас. Он знал людей. И в его хижину под фиговым деревом у Дарданских
ворот приходили только те, кто ему был по нраву. Впрочем, он разговаривал со
всеми и не отказывал никому, кто хотел его навестить. Он принимал и Андрона,
молодого офицера, который приказал обыскать нас, когда мы провожали
Брисеиду. Мне это было неприятно. Неужели Гекуба, которая часто навещала
Анхиза здесь, чтобы не заставлять его приходить к нам во дворец, неужели
Ойнона, Партена-няня и Марпесса, а то и Арисба - неужели они должны
встречать здесь этого человека! "Почему же нет? - сказал Анхиз
невозмутимо. - Лучше здесь, чем где-нибудь в другом месте. Поговори с ним.
Чего тебе это стоит. Пока человек жив, он еще не потерян". Я не могла
согласиться с ним, но мне стало стыдно. С богами, насколько я могла
заметить, Анхиз не имел никакого дела. Однако он верил в людей. В этом он
был моложе всех нас.
У него, под переменчивой листвой могучего фигового дерева, началась в
середине войны наша свободная от забот и простая жизнь, беззащитная среди
все растущей, вооруженной до зубов толпы. Перед моим неверящим взглядом
внутренний порядок во дворце, казавшийся мне вечным, исчезал, как уносятся
по реке сильным течением щепки, соломинки, травы. Самым сильным течением
была партия царя, к которой я, его дочь, выходит, не принадлежала. Она
состояла из молодых людей, которые собирались группами, высказывались
громко, когда были вместе, постоянно чувствовали себя уязвленными и
стремились отразить несправедливые обвинения, которых им никто не
предъявлял. Они постепенно находили расторопных людей, певцов и писцов,
снабжавших их неприглядное кривлянье выражениями: "не терять своего лица" и
"не показывать своего влияния". Анхиз трясся от смеха. "Что это значит? -
восклицал он. - Как будто можно потерять свое лицо. Или они, сами того не
подозревая, дают нам понять, что лица, которые они обычно показывают, вовсе
не их лица? Болваны".
С Анхизом и вправду все было легче. Стоило мне удалиться из владений
фигового дерева, все становилось куда тяжелей. Так, во всяком случае, мне
казалось. Та часть меня, что сохраняла радость, приветливость и
непосредственность, оставалась там, вне цитадели, у "них". "Они", говорила я
о людях вокруг Анхиза, "они", а не "мы". Говорить "мы" я была еще не вправе.
Шатким, неуверенным и болезненным было "мы", которое я употребляла, пока
могла. Оно включало отца, но включало ли оно еще меня саму? Трои без царя
Приама для меня не существовало. С тяжелым сердцем возвращалась во дворец
другая моя часть - верноподданная и послушная, стремящаяся к согласию.
Призрачнее, слабее, все менее и менее представительным делалось мое "мы", за
которое я крепко держалась, а потому, неощутимо для меня самой, и мое "я".
При этом я была знакома всем, все твердо знали, кем я была - пророчицей и