"Сергей Волков. На муромской дорожке..." - читать интересную книгу автора

места вроде. Тут, босяки пристанные гутарили, тебя на тракте и нашли, чуть
живого. Был ты весь пораненный, подранный, а руку твою словно свиньи жевали.
Фельдшер в Выксе тебе руку-то и оттяпал, чтобы, значит, Антонов огонь тебя
не пожег. Ты в бреду все Еремку звал, винился перед ним, да сгинул Еремка,
без следа сгинул. Не так разве?
- Ты сарынь всякую, что вроде собаки базлает, слушай-слушай, да не
заслушивайся, - спокойно ответил дядька Архип, выпустив сизое дымное
колечко. Однако от Платона не укрылось, что Скворец нахмурился, и глаза его
заблестели, как у припадочного - зло и дико.
Поговорили еще немного, кто о чем. Возчики помоложе затеяли было чикой
баловаться, но дядька Архип хлопнул в ладоши и сердитым голосом крикнул:
- Все, православные! Утро вечера завсегда светлее. Ночевать будем.
Наскоро отмолившись, возчики полезли в шалаши, укрываясь тулупами. В
костер сунули бревнину-долгушу, кинули жребий - кому до подзари сторожить, а
кому - после, и вскоре все замерло на лесной полянке. Притухший костер давал
мало света, и Платону, проверявшему, хорошо ли засупонены возы с товаром,
показалось, что лес сам собой надвинулся со всех сторон, стеной встал у
подвод, поглотив и лошадей, и возчиков.
"Ишь ты, страх-то как разбирает! Ну и дикие ж места", - подумал Платон,
возвращаясь к костру. Все уже спали, лишь горбился в сторонке Лука Борода,
жребный сторож.
"С этим можно спокойно ночевать, не продаст, серьезный мужик", -
успокоил сам себя Платон, укладываясь на стеганный потник у костра. Лезть в
душный шалаш не хотелось - блохи одолеют.
Он был уверен, что после тяжелого дня сон придет сразу, но ошибся. Думы
толклись в голове, как комары над лампой.
"Пять верст. Всего пять верст! Ежели сейчас тишком уползти, да быстро
побежать... К утру обернуться очень даже спокойно можно. Эх-ма кабы дорогу
еще знать. Скворец говорил - на полночь надо идти. А как тут, ночью, в
чащобе, разберешь, где полночь, а где полдень? На пароходе хоть специальные
штуковины есть, чтобы знать, куда плыть. Да-а... Пароход. Много учиться
надо, видать, чтобы пароходы водить. Оттого капитанов и уважают. И
судовладельцев тожь..."
Платон заворочался, привстал на локте - пить захотелось. Пошарив
взглядом в поисках баклажки с водой, он вздрогнул - лежащий поодаль, шагах в
пяти, дядька Архип смотрел на приказчика своими желтыми волчьими глазами, и
кривил губы в понимающей ухмылке.
- Не умаялся за день-то, Платон Иваныч? Сон не йдет?
Облизнув враз пересохшие губы, приказчик вытолкнул из себя неожиданный
вопрос:
- А ведь ежели б ты на войне руку-то потерял, дядька Архип, тебя б в
инвалидную команду определили?
- Верно! - Скворец сел, откинув овчину, поманил Платона и сказал
громко, чтобы Лука услыхал: - Пойдем-ка, Платон Иваныч, лошадей проведаем.
Чтой-то больно тихо стоять...
Они отошли к краю поляны. Шуршали в траве мыши, шумел в верхушках
вековых елей ночной ветер. Пофыркивая, стригли жухлую сентябрьскую траву
кони, изредка переступая стреноженными ногами.
- Ну что, надумал, стало быть, Буртасово золотишко пытать? - сразу взял
быка за рога Скворец.