"Владимир Волосков. Где-то на Северном Донце (Повести)" - читать интересную книгу автора

настолько весело и охотно подчинялись они ей, с такой легкостью соглашались
с каждым ее предложением.
В ту пору все это казалось само собой разумеющимся. И лишь в разлуке
понял Купревич, какую ношу несла на своих плечах неугомонная Лена.
Удивительно, как она успевала все делать и все помнить! А ведь после
окончания института она тоже работала, специализировалась на хирурга. Ей,
конечно, было не легко. Стыдно вспомнить, но Купревич не знает даже сейчас,
уставала ли когда-нибудь жена...
А она знала и чувствовала все, ее сердечной теплоты хватало на всех.
Она знала, когда Николай расстроен неудачным испытанием новой модели
самолета, его лучше не беспокоить, знала, когда у отца взыграла печень, его
надо заставить принять лекарство, знала, когда и сколько работать ему, Юрию
Купревичу. Смешно, но так оно и было. Лена не давала слишком долго
засиживаться за бумагами даже тогда, когда он работал над диссертацией.
Попросту снимала с него очки, прятала куда-то запасные - и "обезоруженный"
Купревич был вынужден ложиться спать. Но, как ни странно, при Лене дела
пошли куда быстрее, и уже через год он был готов к защите диссертации.
Сейчас ее нет. Она там, где от взрывов ходуном ходит воздух, где
обильно поливается кровью истерзанная отчая земля. А вот он, Купревич,
здесь, в опустевшей московской квартире, где каждая вещь, всякая безделица
дышит Лениным незримым присутствием: старый диван, на котором спит Николай,
перед самой войной перетянул по ее просьбе соседский дворник Ермолаич; эту
настольную лампу купила она в первую свою получку; вот этот современный
телефонный аппарат поставлен по ее инициативе взамен старой дребезжалки, у
которой надрывали голосовые связки два поколения Купревичей...
Получив известие, что жена надела военную форму, Купревич был так
обеспокоен, что на несколько дней лишился сна. Все смешалось в чувствах и
мыслях. Если для многих друзей и знакомых было вполне естественным, что
решительная Ленка добровольно пошла на фронт (кому же идти, если не ей:
боевой, отчаянной, первой заводиле в былой студенческой компании?), то
Купревича охватила тревога. Тревога, похожая на откровенный страх. Он один
знал, что за внешней бойкостью Лены кроется доброе, легкоранимое женское
сердце, он один знал, как она слаба, как боится ночных гроз и даже
безобидных комнатных собачек...
Лишь очутившись дома, Купревич немного успокоился. Здесь все напоминало
о Лене, здесь ко всему прикасались ее проворные, умелые руки, здесь он
понял - нет, не настолько она слаба и беспомощна, чтобы быть в стороне от
грозных событий, надвинувшихся на родной народ; Лена не могла оставаться в
Москве. Она обязательно должна быть там, откуда шлет свои краткие весточки.
Иначе она не была бы сама собой. Если раньше она была всего нужнее одному
ему, Купревичу, то теперь она нужнее там. Лена всегда умела быть там, где в
ней более всего нуждались...

* * *

Вспомнив о недавно прочитанных теплых письмах жены, Купревич улыбнулся
сам себе. Стало веселее - его Ленка жива, здорова, Москва живет и борется...
Только вот одно не ясно. Зачем его вызвали? Институт химии давно
эвакуирован, академия тоже. Пришла телеграмма от профессора Дубровина, потом
вторая - от директора института. Приказано прибыть в Москву. Пожалуйста.