"Андрей Волос. Недвижимость" - читать интересную книгу автора

Я погасил свет и закрыл глаза. Ехать в Ковалец завтра все равно не было
никакой возможности, поэтому и думать сейчас об этом не имело никакого
смысла. Значит, послезавтра. Или в пятницу. Да, послезавтра... Нет, не
электричкой... Да. Пораньше. Выехать пораньше. Двести километров -
подумаешь... Перед глазами побежала серая полоса асфальта. Вот она зарябила,
поплыла... и вдруг кто-то сипло сказал в ухо: "Опомнился! Это ж, блин,
направо!.." Я вздрогнул, силясь понять, как проскочил поворот, и тут же
провалился в беспросветный мрак.

8

В прошлый раз он встречал меня на вокзале.
Я увидел худую фигуру в старом болоньевом плаще с поднятым воротником -
птичий поворот седой головы и тревожный ищущий взгляд: высматривал меня в
окнах медленно подползающей электрички. Вот махнул рукой и торопливо пошел
вдоль перрона за вагоном, и на лице у него было такое
взволнованно-испуганное выражение, словно поезд мог не остановиться, а,
наоборот, наддать ходу и увезти меня невесть куда. Через несколько секунд
состав дернулся, лязгнул и окончательно встал; я сошел на перрон, - и тут же
Павел схватил меня, уперевшись подбородком в плечо, и мы стояли так минуту
или полторы, обтекаемые толпой, валившей из вагонных дверей.
- Почему же ты не позвонил, не дал телеграмму? - спросил я.
Павел чиркал спичками, прикуривая.
Он, видите ли, не хотел никого обременять своим горем. Аня нам всем
была, выходит дело, чужая. Поэтому Павел решил сам все сделать. А уж потом
известить.
Он сильно похудел.
Я смотрел в окно.
Спорить с ним было бесполезно.
Трамвай неторопливо постукивал от одной остановки к другой, город был
серо-черным, но деревья кое-где уже не казались мертвыми. Мы перекидывались
случайными словами. Говорить всерьез было не о чем, потому что круг тем был
беспощадно очерчен, и все, имеющее отношение к жизни, звучало сейчас как
бесполезный шум - словно крики тонущего, который и в самом деле обречен
утонуть, и знает это, и чисто инстинктивно напрягает голосовые связки. Я
смотрел в окно, а иногда поворачивал голову, чтобы спросить, что это за дом
или ограда. И видел худое и близкое лицо со сросшимися бровями, бобрик
серебристых волос.
- Это больница, - говорил Павел, и как только кончалось звучание
последнего слога, глаза его снова мертвели. - Это парк.
Он тянул меня за рукав, повторяя: "Да не надо!.. Да чего ты! Да не
надо!..", но у ворот кладбища я все же купил цветы. Мы неспешно шагали по
асфальтированной дороге мимо длинных рядов оград, пирамидок, холмов, черных
каменных плит, на которых были где лица, где самолеты, где просто надписи.
Потом свернули направо - здесь больше всего было именно холмиков, заваленных
венками. Павел остановился возле одного из них, опустил сумку на подтаявшую
землю и виновато сказал:
- Вот видишь.
Мы молча стояли у могилы, и я вспоминал Аню - белокурую женщину в
блестящих анодированных очках, неизменно выглядевшую веселой и деятельной.