"Курт Воннегут. Мать Тьма" - читать интересную книгу автора

говорили по-немецки.
- Да, - сказала она. Теперь она подошла к окну и рассматривала
патриотические эмблемы, нарисованные мною на пыльном стекле. - Что же из
этого теперь твое, Говард? - спросила она.
- Прости?..
- Серп и молот, свастика или звезды и полосы - что теперь тебе больше
нравится?
- Спроси меня лучше о музыке, - сказал я.
- Что?
- Спроси меня лучше, какая музыка мне теперь нравится? - сказал я. -
У меня есть некоторое мнение о музыке. И у меня нет никакого мнения о
политике.
- Понятно, - сказала она. - Хорошо, какую музыку ты теперь любишь?
- "Белое Рождество", - сказал я, - "Белое Рождество" Бинга Кросби.
- Что-что? - сказала она.
- Это моя любимая вещь. Я так ее люблю, у меня двадцать шесть
пластинок с ее исполнением.
Она взглянула на меня озадаченно.
- Правда? - сказала она.
- Это... это моя личная шутка, - сказал я, запинаясь.
- Вот как!
- Моя личная - я так долго жил один, что все у меня мое личное. Было
бы удивительно, если бы кто-нибудь смог понять, что я говорю.
- Я смогу, - с нежностью сказала она. - Дай мне немного времени,
совсем немного, и я снова буду понимать все, что ты говоришь. - Она пожала
плечами. - У меня тоже есть мои личные шутки.
- Вот теперь у нас снова все будет личное на двоих, - сказал я.
- Это будет прекрасно.
- Опять государство двоих.
- Да, - сказала она. - Скажи...
- Все, что угодно, - сказал я.
- Я знаю, как умер отец, но ничего не смогла выяснить о маме и Рези.
Слышал ли ты хоть что-нибудь?
- Ничего, - ответил я.
- Когда ты их видел в последний раз? - спросила она.
Вспоминая прошлое, я мог назвать точную дату, когда последний раз видел
отца Хельги, ее мать и хорошенькую маленькую фантазерку сестричку Рези Нот.
- Двенадцатого февраля 1945 года.
И я рассказал ей об этом дне. День был такой холодный, что у меня ныли
кости. Я украл мотоцикл и заехал навестить родителей жены - семью Вернера
Нота, шефа берлинской полиции. Вернер Нот жил в предместье Берлина, далеко
от зоны бомбежки. Он жил с женой и дочерью в окруженном стеной белом доме,
монолитном, прочном и величественном, как гробница римского патриция. За
пять лет тотальной войны дом совсем не пострадал, не треснуло даже ни одно
стекло. Сквозь высокие, глубоко посаженные южные окна, как в раме, был виден
окруженный стенами фруктовый сад, а северные обрамляли вид на берлинские
руины с торчащими из них памятниками.
Я был в военной форме. На ремне у меня был крошечный револьвер и
большой нелепый парадный кинжал. Я обычно не носил формы, хотя имел право
носить ее - синюю с золотом форму майора Свободного Американского Корпуса.