"Марина Воронина. У смерти женское лицо ("Катюша" #2)" - читать интересную книгу автора

головы и "семерку", и возникшие у него подозрения.
Миновав тускло освещенную витрину гастронома, он углубился в мрачные
недра старых, затененных высоко поднявшимися деревьями дворов, прошагал мимо
мусорных баков, привычно вспугнув пировавших там котов, и вошел в подъезд
облупленной хрущевской пятиэтажки. Он поднялся на третий этаж по стершимся
бетонным ступеням и отпер одинокий замок, врезанный в обшарпанную дверь
справа от лестницы.
Перед тем как повернуть ручку и толкнуть дверь, он снова закурил и
глубоко вздохнул.
Входить не хотелось.
Шагнув в пропахшую застоявшимся табачным дымом прихожую, он запер за
собой дверь, привычно развернул корпус, чтобы не свалить плечом державшуюся
на честном слове вешалку, не включая света, повернул направо и вошел в
кухню. Включать свет ему было не нужно: во-первых, он знал каждый уголок
квартиры, как свои пять пальцев, а во-вторых, здесь и так было достаточно
света - прямо за незанавешенными окнами повисла похожая на мощный прожектор
луна, заливая скудное убранство однокомнатной квартирки неприятным
серебристо-голубым сиянием. В этом нехорошем свете знакомые предметы
неуловимо меняли очертания и словно бы даже начинали исподволь шевелиться,
ведя какую-то подспудную, почти незаметную, но явно злонамеренную
передислокацию.
Это уже был самый настоящий бред, тем более неприятный, что он был
совершенно несвойственным для плечистого хозяина квартиры, вовсе не
склонного ко всякого рода оккультным заморочкам и начисто лишенного так
называемой романтической жилки. Он всю жизнь считал себя трезвым реалистом и
прагматиком, хотя вся его биография и даже обстановка его холостяцкой
квартиры, которой постеснялись бы многие из тех, кого принято считать
записными алкашами, криком кричали об обратном. Тем не менее, если бы кто-то
осмелился сказать ему об этом, наглецу наверняка не поздоровилось бы.
Впрочем, никто и не пытался открыть ему глаза - в среде его коллег подобные
разговоры не культивировались, а те, кому полагалось знать о нем все по
долгу службы, благоразумно помалкивали: если человек в наше время устроен
таким образом, что работает не за страх, а за совесть, то его лучше не
ставить в известность о том, что он неисправимый романтик - или, выражаясь
современным языком, набитый дурак.
По-прежнему не зажигая света, он снял пиджак и аккуратно, так, чтобы,
упаси Боже, не помять, повесил его на спинку стула - гладить пиджак было для
него сущей пыткой. Двигаясь устало и замедленно, как простенький механизм, в
котором наконец-то кончился завод, он расстегнул пряжку наплечной кобуры,
стащил с себя опостылевшую сбрую и бросил ее на заваленный ненужными
бумагами письменный стол, на полированной поверхности которого красовался
большой горелый круг, оставленный не то приземлявшимся здесь НЛО, не то
просто горячей сковородой. Пистолет глухо стукнул, улегшись в центр этого
круга, и сразу сделался голубым в свете луны.
Тяжело ступая, человек вернулся на кухню, открыл кран и долго пил
тепловатую, сильно отдающую хлоркой воду - во рту пересохло от усталости и
бесчисленных сигарет, выкуренных на бесчисленных совещаниях. Вода помогала
слабо. Говоря по совести, следовало бы основательно перекусить, но сама
мысль о еде вызывала отвращение, что было отчасти ему на руку: насколько он
помнил, в холодильнике не было ничего, кроме страшноватой бутылки с