"Евгений Воробьев. Высота" - читать интересную книгу автора

командировочке!
Длинное лицо Дерябина с впалыми щеками еще больше заострилось, будто
высушенное горячим ветром. Парусиновый картуз, измятый и почерневший, он
натянул на уши.
Дерябин очень старался выглядеть спокойным и солидным, и от этого
тщетного старания вид у него был еще более растерянный и жалкий. На лице
ясно читалось, что в успешный подъем он не верит.
"Не надо было торопить Токмакова, - твердил про себя Дерябин, косясь на
царгу. - Да еще при свидетеле, при Матвееве. А все этот Терновой виноват.
Пристал тогда. Творческую смелость ему подавай! Вот и расхлебывай! Но почему
я один должен отвечать за все.?.."
Дерябин смотрел на Токмакова просительно, почти нежно, - на земле он
никогда не смотрел так.
- Я вам не нужен? - спросил Дерябин тоном подчиненного, ожидающего
распоряжений.
- Как будто нет.
- Тогда спущусь вниз. - Дерябин отпустил скобу и сделал такой жест,
словно умывал руки. - Нужно дозвониться на аэродром. Насчет погоды.
- Пожалуй, поздно, товарищ старший прораб.
- А подъем, собственно говоря, ведут бригадиры. Зачем нам с вами их
подменять? Каждый должен нести ответственность за свой участок.
Напоследок он сплюнул на землю и, как только спустился на несколько
ступенек и почувствовал себя а безопасности, сразу приосанился. На лице
вновь появилось властное выражение, которое лишь на время сдуло знойным
ветром.
Едва Дерябин успел сойти с площадки, Пасечник подошел к Токмакову и
прокричал ему в ухо:
- Может, помочь товарищу? - Глаза Пасечника сверкнули озорным
блеском. - Может, сам не донесет?
- Что не донесет?
- Ответственность! Носит ее взад-вперед. Может, устал человек?
- Прекратите этот разговор, Пасечник!
- А что же? Дипломатничать, как вы? Примите уверения в совершенном
почтении? Вот и влипли с дипломатией. С царгой-то что теперь делать?
Целоваться с ней, что ли?
Токмаков гневно поглядел на Пасечника.
- Отставить! Мой приказ. Я веду подъем. По местам! Будем ставить царгу.
- Понятно, - стушевался Пасечник и по всегдашней привычке провел рукой
по волосам, будто можно было пригладить чуб, взъерошенный таким ветром.

Токмаков озабоченно посмотрел вниз.
Он с трудом увидел сквозь пыль Матвеева, коротконогого, неестественно
приземистого, как все, на кого смотришь с большой высоты.
Да, здесь на площадке ветер сильнее. Приходится напрягать веки, чтобы
глаза были открыты. Рот Токмакова, когда он кричит, набит ветром. Пыль сюда
не доносится, завеса ее висит над землей.
Как же Матвеев будет следить за его сигналами?
Здесь, на высоте десяти этажей, сейчас, пожалуй, шумнее, чем внизу:
тяжеловесный скрип такелажа, натужный скрежет блоков и тросов, хлопанье
флага на верхушке крана. С площадки домны хорошо виден флаг - бахрома на